Золотая блесна. Книга радостей и утешений - страница 9

Я вышел на тропу, петляющую вдоль реки, тропа дорогу знает! И впереди — окно, сияние окна. И теплый дом.

Марухин говорит: — А вот и ты! — отодвигая в угол собранный рюкзак. И младший брат уже надел резиновые сапоги. И на столе, как в детстве, — керосиновая лампа…

— Ну и страху же я натерпелся!

— А мы? — сказал Олег.

*

На Сояне и на Мегре всего важнее слух. Пока увидишь, десять раз услышишь.

Марухин поворачивает голову и смотрит на меня. Летит Ан-2, и я рукой показываю в небо. Волнение и зеркало воды преобразует колебания и к вечеру, когда я устаю, во мне играет музыка, я слышу голоса детдомовского хора на улице Селянской в Могилеве.

Аберрация… Причуды внутреннего слуха и совесть памяти.

В словах «Церера», «цензор» Брут после убийства слышал: — Цезарь, Цезарь… Ведь совесть есть у всех. И у преступников есть совесть.

Игрок «Луна» сказал мне в академии, так называли биллиардную ЦПКиО:

— Никто из них свое не прожил, непойманные все равно свое не прожили.

— Стоять! — крик за спиной, и сердце обрывается ведром в колодец.

Да это же сосед: «Стоять! Сидеть!» — командует своей собаке. А сердце полетело вниз… Ну их всех к черту!

Марухин чувствует меня затылком и поворачивает голову.

Скрестив ладони, я показываю, что пора идти домой, пока светло.

Осенней ночью тихий стук в окно, охрипший голос:

— Игорь…

Откроешь дверь в сверкающее небо, — тело сжимает холод. Звук буквой «у» летает в темноте.

У-у-у-у-у — это плач, связующий с Луной, и у китов преобладает «у» — бездонный звук океанических глубин.

С чего бы вдруг я написал об этом?

Утром перечитаю. Оставлю или выброшу. Утром приговоренному к смертной казни иногда зачитывают помилование. Всю ночь он превращался в гусеницу, прятался в дырке от гвоздя, мотыльком пролетал сквозь решетку и становился воем с буквой «у» — в бесконечной тоске расстояний.

*

До темноты ловили на Большом пороге. Ничего не поймали. К ночи заморосило. Хотели сократить дорогу, сделали круг и вернулись к реке. Надо было идти по тропе. Кусты, трава — все было мокрое. Ватник на плечах набух. Ноги цеплялись за траву. Я спрятал спички на груди, пустой рюкзак прикрывал мою спину, но рукава набухли по швам. Оставалось пройти шесть километров. Дождь уже хлестал по спине. Под елкой развели костер, но даже елка протекала.

Блеснула молния и я увидел на поляне стог, от костра побежали к нему. С подветренной стороны подрыли сено и забились в норы. Вода подтекала под бок, я стал раздергивать траву, чтобы согреться.

Лежали молча, слушали, как небо падало на землю. В ознобе я вдыхал его тоскливый свежий запах, вспоминая юность и Елену.

Шел дождь, она стояла на перроне в мокром синем платье, и я хотел, чтобы она уехала, мне нужно было потерять ее, чтобы любить всегда. Еще я вспомнил, и сдавило горло — невыразимое, навеянное запахом дождя. В темном сквере перед кинотеатром «Родина» над нами шумели березы. Что-то еще там было, какой-то призрак прошлого с античными колоннами, как отражение домов, которых нет…

Измученные и промокшие, мы курим на крыльце и медлим, не открываем дверь. Стоим и наслаждаемся возможностью войти через минуту. Брат улыбается потрескавшимися губами. Двенадцать километров превратились в метры, и то, что в двух шагах за дверью — тепло, уют, сухая чистая одежда и чайник на плите — доставляет нам больше удовольствия, чем возвращение без этих нескольких минут стояния на холоде.

Какие вкусные! — засохшие баранки и завалявшиеся в рюкзаке фруктовые конфеты «Слива».

Сегодня я обнаружил их, и вот мы наслаждаемся вечерним чаепитием.

Тихий ужин в лучах керосиновой лампы, легкое радостное тело…

— Скоро старость! — весело сказал Марухин и на лету поймал стальную ложку, выскользнувшую из пальцев.

— Пока она летела, я подумал, что придется ее помыть, ну уж нет! От стола до пола — меньше метра. Время падения — о… секунды. Но я ее

поймал! Сколько же мне сейчас? По паспорту или по сообразности движений?

Напившись чая, мы чувствуем приливы сил и спать не хочется, как в юности. Сияния из приоткрытой дверцы дрожат на стенах, на полу. Можно лежать, мечтать и слушать ветер, завывающий над нами, хоралы Баха, соло для печной трубы, многоголосие чердачных песнопений. И чем они тоскливей, тем уютней в доме.