Золотая туфелька - страница 10

стр.

Недоброжелатель Лёли — журналист Марк Дотошник теперь бестактно иронизирует: «Что же наша красавица не воспользовалась пунктом шестым из «Золотых правил неотразимой женщины»? Там ясно сказано — «Почему бы не сразить его домашней наливкой? А пирожное парфе он не слопает? Где, боже ты мой, ты научилась так готовить? Мясом! Мясом кормите мужчину! Он добреет. И размякает. Он любит вас». Не произнести ли короче: путь к сердцу — через желудочный сок?»

А ведь это были дни (нет, ночи), когда Лёля — плакала. Не было бравады, когда утешала подруг: «Я знаю, девочки мои, что такое слезки в подушку... И люблю ваши слезки больше, чем алмаз «Шах».

Дотошник и здесь не дремлет: он тиражирует слух о похищении Еленой Шан-Гирей... алмаза «Шах»! Да, из Оружейной палаты, да, из Алмазного фонда...

И зачем ей «Шах»? — если Борис Скосырев (он прослышал, что к Лёле захаживает красавец-художник Юра Олсуфьев, обещает устроить экскурсию на Сухареву башню, показать кости колдуна Брюса) переслал с дипломатической почтой («Дг’инные носы пог’ицейских меня г’аздг’ажают») через Антуана Роланжа нежно-желтый алмаз «Флорентиец» — тот самый, что до сих пор, к-ха, числится утерянным...

Ищите, ребятки...



9.

Впрочем, чем Усатый не шутит... Почему не расплатиться с Лёлей жирным алмазом? — хоть «Шахом». За сверхоружие — парапсихологический луч — цена умеренная. Но как он действует — этот луч? Вот что Усатого интересовало. «Направыл люч на Лаврэнтиа — и узнял, какиэ мисли у Лаврэнтиа в галавэ. Можыт, он, дарагой Лаврэнтий, таварыща Сталына хочит атравить! — хау-хау-хау — шютка. Или направыл люч на Итлира — и вот Итлир стал лубить ивреев — хау-хау-хау — шютка. Я их сам нэ очэнь. Скажым, стал Итлир любыть Ыльича. Хотя Ыльич — хау-хау-хау — тоже, простыте за слово, — разбавлэнный иврэй. А эсли Сталына? Сталын — не разбавлэнный иврэй. Можыт ли Итлир, абработанный психалагыческими лючами — полубить Сталына — и перейти на иво стороню? Пюф (пыхнул трубкой). Вот — ыстарыческий вапрос. Пюф (трубкой)»

За Шан-Гирей стали приглядывать наверху. Незаметно к себе приближая. Усахаривая подарочками. Бац! — четыре тюка шелковых отрезов от неустановленного доброжелателя. Бац! — свиная морда кассира Большого театра лопнула от счастья, протягивая Лёле контрамарку «на веки вечные». Бац! — полкило икорки, пахнущей свежестью астраханской, преподнесли в мельхиоровой шайке. Бац, бац! — еще полкило, еще полкило. Скажете, она все устроила парапсихологически — в том-то и дело, что нет... Ее усахаривали анонимно, но с намеком — пусть догадается, чего от нее, к-ха, ждут... Должна догадаться — гипнотизерка! Бац! — провели телефон в ее комнатушку в Нащокинском. (Ламанова весьма удивилась, когда услышала голос Лёлечки в трубке). А заодно (потирал лапы кучер-крыс) прослушивать удобнее (телефон на дополнительное ухо настроили)...

Ясно, как случилось, что дворянка Шан-Гирей оказалась в штате дипломатических переводчиков? И не в сером жакете с серым лицом стояла у стеночки, шепча в начальственное ухо, а с брошью на демоническом лифе, с насурмленными бровями, с улыбкой плутовской, но ведь медовой! Котяра Молотов первый понял, что улыбка, а еще слегка усмиренные колером пылающе-рыжие пряди и глаза-огни, от которых душа — ха-а! — обмирала в ладонях «скромной переводчицы» — это и есть сверхоружие. Какого еще рожна?

Марк Дотошник утверждал, что пакт Молотова — Риббентропа — дело рук... Шан-Гирей. Риббентропа очаровала — вот он клякнул подпись не там, где надо. На Лёлю, на Лёлю немец обалделый смотрел. Ну и конечно — алмаз «Шах» сиял у нее на челе... Только подвирает журналишка, потому что всегда на Лёле был медальончик семейный с Девой Марией и иконкой махонькой, — на счастье Валей Маленко преподнесенной в коктебельские дни...

Валя Маленко тогда же щелкнул смешное фото — Лёля, дурачась, держит губами виноградину — делает губами «о» — и хочет хохотать, но нельзя выронить ягоду — машет рукой на своего папарацци! — почти школьница, девочка, плясунья фокстрота... Если б еще услышать, как напевает любимый романс. Напрасно его приписывают Вертинскому. Божественный Вертинский был, правда, влюблен (да нет, не в Лёлю — из-за Лёли ему глаза чуть супруга не выцарапала) — был влюблен в романс, но сочинила-то Лёля: