Золотая туфелька - страница 25

14.

Недооценивала Марлен рыцарей-мужчин. Они на подвиги способны. И писать стихи. А дела научные? Не будем за примерами ходить: Альберт Эйнштейн сфотографировался с языком иссунутым только для того, чтоб рассмешить королеву неприступную — русскую богиню (еще и с белосахарными плечами и лукавинкой в глазах) — Маргариту Коненкову. «Я, — говорит Альберт, — на репутацию ученого плюю, если вы останетесь лягушкой по отношению к сердцу моему!» А что с ним было бы, если хоть раз Лёлю Шан-Гирей увидел? И подумать страшно.

Сам, между тем, скульптор Коненков пригарцевывал к Лёле: туда подбородок повернет, нет, обратно — всю перемазал мокрой глиной — а в душик не желаете? — Нет, дедушка, я не желаю в душик, потому что я не хочу огорчать вашу бабушку — разумеется, не сказала, а просто смеялась — дедушка хитрюшка, но ведь и Лёля не простодушная кума?..

Искусствоведы расплачутся от счастья, когда узнают, что влюбленный в Лёлю архитектор памятник воздвигнул ей превыше (русская поэзия, прости) Пушкина. Так в 1939-м над площадью, где Пушкин-изваяние глядит себе под ноги, вознеслась на башенке фигурка балерины, ножкой выделывая па-де-де. Болтали: прототип — прима Большого театра — Уланова. Но вы сравните фото: нос у каменной балерины не пуговкой, как у Улановой, а гречески прямой — нос Шан-Гиреев всех... А ямочка на левой щечке? В бинокль видна отчетливо. Впрочем, теперь не разглядишь: балерину демонтировали по приказанию Лаврентия Берии еще в 1952-м. «Эта вазмютитэльно, што любёй пряхёжий, дажи биз гасюдарственного пиляжения мёжит заглядивать нашимь балэринам пёд юпки!» Лаврентий сам пытался Лёлю приманить. Но Лёля посмеялась. «Бляврентий» — ее бонмо порхало по Москве.

К чему ей Берия? — среди поклонников в те годы, к примеру, композитор Серж Прокофьев: он посвятил Лёле вальс-фантазию, причем экспромтом, в первый день знакомства. Лёлю позвали в гости к Сержу общие приятели — кажется, Гилельс-пианист или сначала Галочка Фридман, которой Гилельс увлекся («предпочитаю толстушек — они похожи на рояль»), составилась компания две или три машины и — покатили! — с песнями и шуточками не для детей...

Приветствуем тебя, Николина гора!

 Где можно в неглиже девицам загора!

Девицам загора!..

На даче у Прокофьева веселушка Лёля растормошила ожиревающую Фридман бадминтоном, а Гилельса упросила свист изобразить, еще там был ныне забытый актер Сашок Рыбченок — жонглировал, по просьбе Лёли, нераскупореным шампанским (пять бутылок — кокнул две), американский журналист Боб Стивенс и красавица-супруга (впрочем, рядом с Лёлей смотрелась как из каучука Барби) — Стивенс потчевал сигарами размером с револьвер, а супруга после грузинского вина всем объясняла «как диелать секс, чтоби не било диетей», из-за забора (благо рост петровеликий) таращился на тарарам — Серж Михалков. По милости Лёли его к пирушке допустили.

Вечер увенчал Прокофьев музыкой, Лёле посвященной, она же, в благодарность, станцевала с автором. Тут пожелали с Лёлей летать по газону все кавалеры. Серж Михалков локтями прочих оттеснил, вальсируя, выпытывал у королевы бала желтенькие сплетни: а правда ли, что дедушка Станиславский мечтал украсить вами труппу своего театра? — я бы (Михалков извивался сладко) мечтал — а правда ли, что переводчицу нашего вождя Зою Зарубину вы поймали на ляпсусе в английском и спасли переговоры с Рузвельтом? — а Черчилль, правда, только из-за вас Второй фронт открыл, ведь он к вам не равнодушен — я его, ох, понимаю! — но в Ялте его ждало фиаско с вами, да? — Тю-тю! — смотрела Лёля строгими глазами. — Какие вольности от гимнописца (круг вальса вокруг елочки), какие сети для доверчивых (круг вокруг березки), а если женушке по-дружески скажу?..

Черчилль, видите ли, не давал покоя. Эхо его ухаживаний докатилось до москвичек. Лёля отмалчивалась. Ну не дурочка Шанель она, чтобы поклонников, как жуков сухих, прикалывать в коллекцию. «Я и мои мужчинки» — нет, это не про Лёлю.

Ко всему она смотрела на Уинни не без уважения хотя бы из-за стойкости его в сердечных чувствах. Уж Лёля знала, что вытерпел Уинни в 1944-м. Не в немцах дело! Немцы — фуй! Тут другое: каково, урывшись в бумаги государственные, мечтать лишь об одном — о столике с коктейлем у океана и в легкомысленной одежке — взлетает к небу на качелях Шан-Гирей... В ее очах тропических — смех да счастье... Поют на ветках птицы какаду...