Золотая туфелька - страница 29

Веселая гора младой картошки — в те годы картошки не боялись: знали, что полнота к лицу прекрасной даме. Вдогонку — краснорыбица нырнет (нарочный от Айвазова, упыхавшись, в пергаментной бумаге пятномаслой). Рыжики с духом лесов, лисички, крепкие, как Русь, боровики... А огненного цвета колбасы вяленые вас не развеселят? За ужином, ведя беседы, к примеру, о тайнах космоса, куда глаза все проглядел Циолковский, приятно бутербродов десять изжевать с такою колбасой.

Вина подать какого? Да крамбамбулю. Это для мужчин. Арбузного вина — для женщин. Они ведь — га-га-га! — размякают от такого. Что, знаете ли, женщинам к лицу...

1.

Танцульки... песенки... амуры-шуры... долька апельсина в рот Прокофьеву... Букеты пьяных роз под снегопадом (да, было — Пастернак принес и загудел смущенно, натолкнувшись на караул рыцаря с веселой челкой — ну ясно, это Антуан Роланж). А Лёлины дразнилки над Бренсоном де Ку, американцем? Фотограф, путешественник, толстяк в плаще амбарного размера, в шляпе крэм-брюлэ... Мужчина интересный, но женатый... Нельзя, мой милый Бренсон (потрогать мясо жирных щек), нет, нельзя... Ему какой-то синеглистный чин дал разрешение в 1931-м объездить всю Россию. Фотографировать? Пожалуйте... Начните (кажется, совет нетривиальный?) — с Мавзолея... А дальше — комбинат искусственного вскармливания младенцев без отрыва их матерей от производства шарикоподшипников — фотосюжет, за который поклонится вам в ножки «Нью-Йорк Таймс»...

Но Бренсон только Лёлины ножки лелеял (мысленно — я, черт возьми, женат!) и летопись создал ее портретов. Вот — Лёля кутается в шаль (чуть недовольна — еще бы — Бренсон заатаковал). Вот — чиркнула по фото красной челкой (он сам раскрашивал черно-белый вариант), передернула плечами (я, черт возьми, женат!). А разве не отвалили тысячи долларов в наше время за Лёлю в профиль на фоне золотых бликов ее окна? — В сплетении традесканции (нет, бабьих сплетен! — так Лёля называла тот цветок), в апреле, в Вербное (на подоконнике кувшинчик с ветками в пушках), даже шляпку не успела снять — из церкви только что вернулась... Не любите вы фото, где вальяжно Лёля обнимает спинку дивана и ноги опирает на подушку? А котика чмокает в морду (но я, все черти мира, я женат!). А фото — смеется Лёлечка по-холливудски... Мы не узнаем, чем Бренсон ее развеселил. Или (как утверждает Лиза Лухманова, племянница внучатая Шан-Гирей, и разве ей не знать секретов тетки?) Бренсон буркнул, что если Лёле он совсем не мил, пусть ножиком зубатым разделает его на отбивные — на сковороду — пши! — американец больше не женат...

2.

Но за всем этим мы не должны забыть о парапсихологии. Тот же Бренсон разве не разинул рот, когда у церковки святой Софии, на набережной Москвы-реки, он сетовал, что ноябрьский день унылый, на небе тучи правят бал, а как было бы хорошо, чтобы закат вызолотил Лёлину прическу — вчиара я говрил необходимость съемки, пследний диень бил осени биез тюч, а ви, Лиоля, чудовисча упиама... ви говрили, милы, буди тысча днией, гдие, Лиолечка, ваша тысча? Гдие? — и не без раздражения вертел ее то боком, то анфас, — как вдруг поднялся ветер, тучи порвались — крах-тах-тах! — гроза сухая, и солнце — все равно что масла шмат — всё небо заняло. Между прочим, отчет об аномалии погодной попал в газеты...

А случай в 1939-м? Фокус в Филипповской булочной погромче, чем с дореволюционным тараканом в булочке к царскому столу. Теперь это известно из донесения Берии (входит в подшивку материалов дела «Луч» — речь, конечно, идет о парапсихологическом луче, которым владела Шан-Гирей).

Москвички закатили бенц: хлеб деревянный! каменный! — на завтрак?! Ладно зачерствел ввечеру — переживем. Позорища такого не видали при Николаше...

Двери Филипповской сверкнули — вошла богиня в лисьем манто, в перчатках цвета ночи, с сумочкой фасона «гарсон либр»*  (ну разумеется, Лёля) — хлеб желала купить подовый, пышный (глупостями не занималась — за фигуру не билась: фигура всегда была брильянтовая) — стихли почему-то все (заколка с камушком на шляпке удивила? или шаловливый взор очей? «мерси», порхнувшее пичужкой?) — потыкала вилкой в хлеб, произнесла «хм-хм» — а дальше... хлеб стал мягким! Горячим с корочкой! Печной парок дышал!.. Публика взвыла и — смела с прилавков...