Золото императора династии Цзин - страница 48

— Зря иронизируете — знания, это есть деньги! А мудрость в делах — золото!

— Это правильно, но и я о вас имею мало знания.

— Спрашивайте. Я же непротив. Вы ешьте, ешьте. Здесь же накрыто на двоих.

— Спасибо. С удовольствием. О вас ходит много всяких слухов.

— Не всем слухам надо верить. Но многое, правда. Не все мои действия законны. То есть в купцы даже третьей гильдии меня бы не приняли — появились бы сомнения о честном происхождении капитала. Впрочем, я туда и не стремлюсь, к тому же я поданный другого государства, такого же дерьмового, как и это.

— Вы имеете ввиду Северо-Американские Соединенные Штаты?

— Разумеется. В отличие от вас, я хочу после войны переселиться на свою историческую родину, в Германию. Отсюда все мои не совсем законные действия, как в Штатах, так и в России. Зачем мне платить налоги врагам моей будущей родины?

— Это имеет логику.

— Да. Я рад, что вы меня понимаете. Хочется скопить как можно больше денег.

— У вас мало денег? — удивлённо воскликнул Семён.

— Нет, денег, конечно, хватает, но хотелось бы в Германии создать какое-нибудь производство. А это дорогое удовольствие. Но производство — это всегда надёжно. Что бы ни случилось. Мои предки пришли в Россию ещё при Екатерине Великой. Мой дед разбогател во время золотой лихорадки в Калифорнии. Нет, он не добывал золото. Он из Русской Америки, с Аляски, возил лёд. Да, да, лёд! В Калифорнии очень жарко. Лёд шёл на ура. А бабка была русская, торговала пирожками, кормила старателей. От этого союза родился мой отец и приличный капитал. От сюда и связи, как в Америке, так и в России. Теперь хотелось услышать вашу правдивую историю, Шлёма Абрамович. Как вы сюда попали?

— Случайно.

— Случайностей, как правило, бывает мало. Обычно к чему стремишься, то и случается.

Левицкий пожал плечами и посмотрел на бутылку французского шампанского «Вдова Клико» в ведёрке со льдом:

— Я сын сапожника из Кишинёва. Имеются ещё сёстры и братья. Как-то не хотелось всю жизнь провести в подвале с молотком в руке и гвоздями во рту, чинить чью-то старую обувку. Учился. Потом мы с сестрой увлеклись революционными идеями, захотели всему международному пролетариату вообще и еврейскому в частности, принести свободу. В результате попали сюда.

— Мне кажется, что вас интересует больше личное благополучие, чем благополучие всех евреев, не говоря уж о международном пролетариате.

— Нет, вы не правы! Должна же быть какая-то справедливость для всех! — с жаром возразил Левицкий. — В том числе и для евреев!

— Должна — спокойно сказал Крабель. — Справедливость должна быть, но не равенство. Один трудолюбивый, другой ленивый, один умный, другой глупец и всем воздастся поровну? Нет уж, увольте! Откуда здесь может быть равенство? Или вы хотите работать от зари до зари, а кто-то в это время будет отдыхать, а результаты вашего труда вы поделите поровну? Это справедливо?

— Нет

— Вот и подумайте. Справедливость, это когда умный и трудолюбивый получает больше, чем глупый и ленивый.

— Это имеет быть правдой.

— Да. Контрабандой, каким образом занялись?

— Это Бунд поручил.

— Бунд по-немецки союз.

— Да. По-русски — Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в Литве, Польше и России. По общим идеям, очень близкий к РСДРП, если вы слышали о такой партии.

— Краем уха. Социалисты — революционеры больше на слуху. Понятно, глупо бы было не заняться контрабандой, живя рядом с границей империи. Причём на её задворках. К рукам что-то прилипает?

— Только с разрешения Бунда.

— Значить, вы честный?

— Да.

— Это меня радует, как возможного партнёра. Хорошо. Выкладывайте, что у вас за дело ко мне. Кстати, я слышал, что ваш язык похож на немецкий язык?

— Да.

— Я могу его понять?

— Возможно.

— Тогда говорите на нём. Попробую понять. Если что-то не пойму, поясните по-русски.

И Семён Левицкий стал подробно на идише рассказывать историю о золоте императора династии Цзинь, которое оставили в горах Сихотэ-Алиня семьсот лет назад, и о планах трёх организаций. Крабель внимательно слушал, изредка задумчиво кивал головой, переспрашивал, если какое слово не понимал. По окончании рассказа он спросил: