Золото прииска «Медвежий» - страница 3

Охранник, перегнувшись через перила, швырнул вниз окурок. Ворона подняла голову, но на окурок не среагировала…

К весне пятьдесят восьмого года от огромного лагеря ЛБ-162/08, обслуживающего прииск «Медвежий», осталось всего ничего.

Почти все «политические» уже освободились, и большая часть рубленных из сосны длинных бараков стояли заколоченные. Мы знали, что к осени прииск закроют, а лагерь расформируют. В связи с этим едва не каждый из нас надеялся до конца года освободиться, хотя многим оставалось сидеть лет по пять-десять, а то и больше.

Видимо, такая у заключенного натура. Он почему-то думает, что после закрытия лагеря у начальства не останется другого выхода, как отпустить зеков на все четыре стороны. А что, мол, с нами еще делать?.. Но собственные мечты мы всерьез не принимали. Это не первый и не последний лагерь, который расформировывают. Нас просто переведут в другой лагерь, гораздо, может быть, хуже этого. Чего-чего, а колючей проволоки хватит на всех с излишком.

Впереди меня в строю перетаптывался и уныло разглядывал свои кирзовые сапоги сорок пятого размера Мишка Тимченко. Сапоги хоть и старые, но аккуратно прошиты по рантам проволокой и густо смазаны солидолом. Кутузов — парень хозяйственный, вот только телогрейку по размеру подобрать не может.

Я зевнул и от скуки наступил Кутузову на задник сапога. Мишка от неожиданности вздрогнул и обернулся. Я сделал вид, что внимательно слушаю Макарова, который зачитывал разнарядку на день.

Развод наконец закончился, и мы трое — Олейник, Мишка и я пошли к своим дизелям. У Ивана Григорьевича Олейника, нашего бригадира, была странная и вначале непонятная мне кличка Варнак. Грузный, с широкими мощными плечами, он шагал, сунув руки в карманы, погруженный в свои мысли.

Кому как, а для Олейника расформирование лагеря — куча лишних хлопот. Месяц назад к нему приехала жена с двумя сыновьями. Нехаев выделил Олейнику комнату в бараке, детей определили в школу при военном городке, и вот теперь на носу новый переезд и, значит, где-то надо заново устраивать семью.

Олейник родом из Москвы. Воевал в артиллерии, вернулся домой лейтенантом с несколькими орденами. Жизнь на гражданке у Олейника не сложилась. Работать не захотел и связался с бандой, которая даже по жестоким послевоенным временам отличалась повадками беспощадными и звериными. Лихие ребята выглядывали на вокзалах демобилизованных офицеров или гражданских, возвращающихся из эвакуации. Будущую жертву выбирали по количеству мешков и чемоданов. Подсовывали смазливую бабенку, которая обещала помочь с билетами и везла гостя переночевать к себе домой на «подвернувшемся» авто, в котором сидели свои люди.

Если гостя успевали ограбить по дороге и была уверенность, что он никого не опознает, его просто выкидывали в канаву, предварительно шарахнув по голове железякой. Остальных ждала участь куда страшнее. Жертву привозили в неприметный, стоявший в лабиринте частных построек дом, и человек навсегда исчезал за высоким деревянным забором. Трупы, разрубив на несколько частей, сжигали в огромной подвальной печи.

Неизвестно, сколько бы действовал этот страшный конвейер, но среди жертв попался на редкость крепкий старшина. Полуоглушенный, с пробитым затылком, он сумел раскидать бандитов и добежать босиком по снегу до ближайшего отделения милиции.

Вызванные с Петровки муровцы вместе со старшиной быстро нашли дом. Кого-то повязали на месте, остальных разыскивали по всей Москве.

Тогда действовал указ об отмене смертной казни — участники банды отделались большими сроками. Олейник получил двадцать пять лет, «четвертак», и я не раз задавал себе вопрос: какую же роль играл он в банде? Неужели хладнокровно рубил на части таких же, как он, фронтовиков и заталкивал куски человеческого мяса в печку?

Или был на подхвате, шоферил, отвозил?..

И все же, несмотря на страшную свою биографию, был наш бригадир человеком неплохим. Жесткий по характеру и очень сильный физически, Олейник мог бы выбиться в главные лагерные авторитеты. Однако от блатной верхушки он предпочитал держаться в стороне и на тюремную кличку откликаться не любил.