Золото сечи - страница 19

Дмитро Неваляха в мир иной отошёл тихо и быстро, словно только и ждал, пока его положат у алтаря. Отец Арсений даже святой водой окропить его не успел. Поставил на пол приготовленную чашу, и закрыл покойному глаза.

— Нужно отпеть его, — сказал священник.

— Не нужно! — отрешённо ответил Болячий, глядя на труп товарища. — Ему ещё вместе с другими нашими братьями добро казацкое охранять предстоит. Такой заговор 200 лет действует.

— Грех это — заговоры!

— А казакам казаков из-за золота не грех убивать? — словно очнувшись, вскипел Болячий.

— И убивать — грех.

— Перестань! — одёрнул друга Игнат. — Батюшка тут не причём, он нам помогает. Пусть отпевает, не повезём же мы Неваляху к остальным хоронить. Отец Арсений приступил к отпеванию, казаки молча наблюдали.

— Давай пока вынесем тело, на улице наших подождём?! — предложил Игнат, когда обряд был закончен. — Что-то долго их нет.

Они подняли носилки и понесли к выходу.

Мельник и его сын с пистолетами в руках распахнули не плотно прикрытые двери церкви.

— Не дёргайтесь! — крикнул мельник. — А то…

Окончить фразу он не успел — реакция запорожцев была мгновенной: бросив носилки, те выхватили пистолеты.

— Бах! Гух-хх-х! — грянули выстрелы одновременно с двух сторон, усиленные эхом.

Вспышки выстрелов на мгновение озарили внутреннее убранство храма.

Отец Арсений, оставшийся позади запорожцев, в глубине церкви, от неожиданности упал на пол, перевернув чашу со святой водой.

Когда снова воцарилась тишина, священник, полежав ещё некоторое время, решился подняться. Дрожа всем телом, он поджёг от лампады потухшую свечу, и пошёл к выходу. В свете свечи открылась жуткая картина: четверо казаков лежали у входа в лужах крови. Лицо мельника было обезображено выстрелом с близкого расстояния так, что отец Арсений не сразу узнал в убитом своего кума.

— Что я наделал?! — прошептал он. — Господи, помилуй, Господи, прости…

Он наклонился и внимательно осмотрел всех по очереди. Трое были мертвы наверняка. А один из запорожцев — тот, что заступился перед своим товарищем за отца Арсения — был, как ему показалось, жив, хотя лицо было залито стекающей со лба кровью.

— Батюшка, — раздался с улицы испуганный голос дьячка. — Вы живы?

— Заходи, Данилка, помоги мне!

Они перевернули носилки и сбросили усопшего на пол. Затем подложили ему пистолет Игната, чтобы выглядело так, якобы он был одним из стрелявших. Повязку с раны Неваляхи отец Арсений снял. Игната же положили на носилки и, взявшись вместе спереди, так как мальчишка не смог бы их поднять, потащили к выходу.

"Господи, как болит голова! Болит, значит жив. Я жив! Кто я? Я — Игнат Сирко. Пальцы руки… Шевелятся. Значит, руки целы. Ноги… Одну не чувствую. Ущипнул… Чувствую. Значит, просто затекла. Ноги целы. Голова… Думаю. Значит, цела. Как гудит в голове… Как хочется по малой нужде… Где я?"

Игнат протянул руку ко лбу. Пальцы коснулись повязки. Он провёл ладонью выше… От волос остался лишь короткий, колющийся ёжик. Кроме того, Игнат понял, что лежит под тонким покрывалом абсолютно голый. Он попытался открыть глаза, но ничего не изменилось, мрак не сменился светом. Попытался сесть, но в голове закружилось, и он снова упал в мягкую постель. "Постель, — с трудом соображал Сирко. — Может на зимнике у крёстного?". Нежная женская рука осторожно коснулась его руки. Но это была не Айгуль. Игнат это почувствовал. И пахло здесь иначе, чем на зимнике: вместо хмеля и парного молока — камфарой и воском.

— Лежи, тебе нельзя вставать! — прощебетал приятный девичий голос.

Игнату этот голос был незнаком.

— Мне выйти нужно! — заявил Сирко.

— Как тебя зовут?

Раненый на минуту задумался…

— Игнат, — назвал он своё настоящее имя. — А ты кто?

— Ты пока не сможешь выйти, Игнат. А я — Дарья, дочь отца Арсения. — Дарья… Подарок, значит?! — попытался улыбнуться Игнат.

— Победительница, значит, а не подарок. Батюшка так говорит.

— Позови кого-нибудь из мужиков!

— Ни батюшки, ни Данилки сейчас нет, а больше никого звать не велено В доме вообще больше нет никого.

Сирко снова попытался встать…

— Лежи! — упёрлась в его грудь девичья рука. — Я сама…