Золото Севера - страница 8

стр.

Вдруг таежную тишину разорвал низкий гудок парохода. Все выскочили из палаток.

«Громов» двигался теперь обратно, к низовьям.

За десять дней, прошедших с момента первой встречи, вода в Омолоне сильно спала, и «Громов» вынужден был остановиться. К пароходу подъехали на моторке.

— Что же вы теперь будете делать? — спросила Кочева у капитана. — Может быть, чем-нибудь помочь?

Поняков посмотрел на небо — туда, где скапливались грозовые тучи.

— Гроза собирается, ночью вода поднахлынет, и мы двинемся дальше. Нам поможет дождик, которого вы, геологи, очень не любите. Так ведь? — улыбнулся Антон Петрович. — А за готовность помочь — спасибо.

Поняков наделил геологов киселем в пачках и свежеиспеченным хлебом. Юра не вытерпел, тут же отломил коричневатую шершавую корку и захрустел ею:

— Никогда еще не ел такого вкусного хлеба!

ЛЮДИ, ЛОШАДИ, КОМАРЫ

А что происходило в это время у ручья Кошевого на перевалочной базе партии, где находились завхоз Мыкола Карпович Довгый и рабочий Жора? Фамилия у Жоры очень уж странная — Рыло. Был он местным, из Магаданской области, а Мыкола Карпович — полтавчанин. Когда спрашивали завхоза, что занесло его так далеко от Полтавы, он признавался чистосердечно:

— Гроши заробляю.

Но он не был хапугой. Гроши он зарабатывал честно, даже самоотверженно, вкладывая в свое дело всю душу.

Тучноватый Мыкола Карпович выглядел самым старшим в партии Кочевой. Но старше всех был Жора. «По состоянию возраста мне уже полста», — говорил он. И вот что удивительно: все, кто помнит Жору лет десять назад и даже двадцать, утверждают, что он всегда был таким же, как сейчас. Его худощавую фигуру, коричневое от солнца и ветров лицо не меняли годы. Казалось, что Жора вылеплен таким навсегда, без изменений… И имя его тоже не менялось: как в двадцать, так и в пятьдесят лет все зовут его Жорой. Никто и не знает, как его отчество.

Там, где Омолон делает крутой изгиб, на высоком правом берегу, среди могучих лиственниц вырос маленький лагерь. Палатки здесь были высокие и просторные — на деревянных каркасах, с настоящими дверями. Для всего этого использовали и наносник, скопившийся у берега, и тайгу.

— Принеси мне штук пять ялынок, — говорил завхоз Жоре, орудуя топором. Мыкола Карпович называл лиственницу по-своему: ялынка. Над жилой палаткой Жора укрепил красный вымпел. К дверям прибил распростертые орлиные крылья:

— Это будет наш герб!

В палатках поставили железные печки. Из лиственниц и досок сколотили широкие кровати, столы, на полках разместили книги. Рядом с жилой палаткой срубили баню, соорудили склад, конюшню, вырыли в вечно мерзлом грунте колодец — ледник для продуктов. Строили все добротно, с удобствами: здесь придется пробыть месяца три, а то и дольше.

За работой быстро летело время. Первые бревна начали тесать и пилить, когда еще лежал снег, потом щепки и опилки сыпались на густое зеленое разнотравье. Не успели оглянуться — пришло позднее северное лето. Наглядевшись в зеркало половодья, затрепетали на ветру беспокойной листвой ольха, береза, тополь; молчавшая долгую зиму тайга заговорила птичьими голосами — чистыми предрассветными, звонкими дневными, загадочными вечерними, тревожными ночными.

Омолон стал неузнаваем: попугав людей и зверей своей ширью, сник, стал мелеть, открыв хаотическое переплетение проток, отмелей, кос, островков, на которых валялись деревья как после гигантской сечи.

На базе самой большой заботой и огорчением, особенно для Мыколы Карповича, были лошади. Весной привели трех лошадей. С лошадьми можно уходить в маршруты хоть на целый месяц. Но две лошади оказались почти дикими, они никогда не ходили с вьюками а прости гуляли в стаде. Их так и называли — Дикая-рыжая и Дикая-белая. Третью, послушную, тоже рыжую, кобылу окрестили Цивилизованной.

— Ты знаеш, шо такэ кони? — спросил Мыкола Карпович Жору.

— Как не знать! Только я имел дело с нормальными лошадьми, а это какие-то психи!

Мыкола Карпович умел обращаться с лошадьми… Но одному, конечно, не справиться с норовистым животным, нужна помощь. И чтобы долго не уговаривать напарника, завхоз тронул его чувствительную струну, назвал Жоржем: