Золотой дикобраз - страница 38
Оливер попытался оспорить этот план.
— Орлеанец ни за что не захочет взять Жанну.
— Ему придется это сделать, — возразил король.
— При дворе будет много разговоров по поводу этого брака. Многие будут против, многим это не понравится.
— Ох уже эти разговоры! — пренебрежительно воскликнул король.
— И не только разговоры. Орлеанцы могут попросить помощи у других герцогов.
— Пусть просят. Мне уже много раз приходилось слышать протесты герцогов.
— Это будут не только протесты, — предупредил Оливер. — Орлеанцы могут выступить против вас.
Похоже короля это не встревожило.
— Воевать против меня — у них кишка тонка. А кроме того, они бедны, как церковные крысы. Никакой опасности я тут не вижу.
— Но они будут не одни.
— А с кем? Ангулем? Дюнуа? Возможно, они и рады бы помочь, да слишком молоды. А кроме того, они находятся под моей опекой.
— Но их друзья, Бурбоны! — торжественно объявил Оливер. — Бурбоны спят и видят, как бы сразиться с вами. Орлеанцы и Бурбоны вместе — это уже сила, с которой вам придется считаться.
Король благодушно улыбнулся. В этом-то и вся суть его плана. Сейчас он ошарашит ею Оливера.
— Бурбоны, — медленно произнес он, — они будут со мной, против Орлеанцев.
Оливеру сказать было нечего, он только скептически посматривал на короля. Мысль о том, что в каком-нибудь противостоянии Бурбоны и Орлеанцы окажутся по разные стороны, была смехотворной и в комментариях не нуждалась.
— Мой толстый цирюльник сомневается в умственных способностях своего короля, — пожаловался Людовик XI. — Сегодня его одолели сомнения, ему, наверное, даже приходит в голову, что я тронулся умом. А вот вчера он был очень любопытным. Вчера он удивлялся, зачем это я послал за молодым Бурбоном, Пьером де Боже. И как же вчера поступил мой брадобрей? Он притаился за моей дверью, пытаясь выведать, о чем это я беседую с Пьером. Но ведь ты так ничего и не услышал, не правда ли, мой бедный Оливер?
Оливер густо покраснел и ничего не ответил.
Король радостно рассмеялся. Давно уже он так хорошо не развлекался.
— Ладно, так и быть, сегодня я расскажу тебе то, чего ты не смог услышать вчера. Я обручил мою дочь Анну с Пьером де Боже! — он сделал паузу и кивнул. — Да, да. И его рот открылся точно так же, как сейчас твой. Он начал ловить воздух и заикаться, думая вначале, что я пошутил, что-то бормотал о своей помолвке с Марией-Луизой Орлеанской. Но, когда я дал ему подписать бумаги, он схватился за них так, словно боялся, что я могу передумать.
Оливер был ошеломлен.
— Пьер де Боже? Почему он? Ведь плащ на его плечах представляет больший интерес, чем он сам. К тому же плащ этот дали ему Орлеанцы.
— О, нет, мой Оливер, у него есть нечто большее, чем плащ. То есть он может мне кое-что дать, а именно, кровь Бурбонов.
— Что, что?
— Да, да, подумай об этом. Как теперь Бурбоны смогут помочь Орлеану против меня?
Оливера наконец осенило.
— О! Вы разделили друзей. Вы сделали их врагами, отдав одному то, что обещали другому.
— Я разъединил стрелы, отделил одну от другой.
Костлявые руки короля на коленях повернулись ладонями вверх, и Оливер почти увидел, как на одной ладони лежит судьба Орлеанского дома, а на другой — Бурбонского. Сами по себе эти руки не были сильными — серая, сморщенная кожа, испещренная синими набухшими венами. Но когда Оливер подумал об огромной королевской власти, сосредоточенной в этих руках, о жизни и смерти тысяч людей, зависящих от одного движения этих рук, он почувствовал глубокое сострадание к каждому, кто попадет во власть этих холодных костлявых пальцев.
— Как тебе мой план? Хорош, не правда ли? — спросил король удовлетворенно. — А теперь, если ты уже очухался и способен держать перо, я готов продиктовать еще одно письмо.
Нетерпеливо ждал он, пока будет готов Оливер, а затем начал диктовку:
— Моему крестному отцу, благородному де Даммартину. Монсеньор, я прочел ваши письма. С большим пониманием я отношусь к вашим заботам, так же, как и вы к моим. Случилось так, что я выдал замуж мою дочь, младшую дочь Жанну, за герцога Орлеанского. И сделал я это потому, что надежды на появление детей в этом семействе нет практически никакой.