Золотой кол - страница 5
— Пусть привыкают. Ничего с ними не сделается, — отмахнулся Бокон. — Люди вон на фронте кровь проливают!
— Э, что об этом говорить. Если бы не война, разве пришлось бы женщинам косить! Но ты-то ведь не зря здесь бригадиром числишься, должен понимать: не окрепли они еще… — не согласилась с ним Балбан-апа.
Не чувствуя под собой ног от усталости, Кербез с трудом добралась до дома, открыла дверь: в передней мать варила в котле атала — жиденькую болтушку из муки и кислого молока, разбавленного водой. Она оглянулась на скрип двери, радостно улыбнулась:
— Пришла, доченька! Как, управилась с косой-то?
— Кое-как…
Мать торопливо развязала узелок на платке, протянула дочери конвертик:
— От отца письмо, прочти.
Крупный отцовский почерк. Расспросы об аиле, о родственниках в начале письма, потом отец писал, что работает в лесу, строит железную дорогу. «Как поживаете? Я часто вижу вас во сне. Кербез, дочурка, жаль, что ты не смогла продолжить учебу. Не унывай, работай вместе со всеми…»
Слушая письмо, мать плакала, всхлипывая, как маленький ребенок. А Кербез, прочитав письмо, обрадовалась так, будто наяву увидела отца. «Чего мать рыдает? — не понимала она. — Ведь не один отец там. Все пожилые мужчины аила ушли на трудовой фронт. Вернутся же…»
Мать забрала конвертик обратно, бережно положила в спрятанный за зеркалом узелок с письмами.
Попив аталы, они легли спать, но сон почему-то не шел.
— Айым сильно захворала, — заговорила мать. — Хорошо хоть сын вовремя с выпасов приехал. Он-то тоже на фронте покалечился… Старушка едва жива, а увидела Кулжабека — обрадовалась до слез, все спрашивала, мол, не болеешь ли, лучше ли стало… Мать — она всегда мать…
— Мама, а Кулжабек, оказывается, косить не умеет, — заметила Кербез. — Дед Шамыр так ругал его при всех, совсем опозорил. А парень-то еле ходит, кашляет все время…
— Что поделаешь. Ворона, сказывают, говорила вороненку: «Не то плохо, что ешь дерьмо, а то плохо, что нет его».
— Ты что все ворочаешься, Кербез? — спросил Карагул.
— Да спокойно я сижу.
— А ты не сиди спокойно, лучше Тунук укутай! — вмешалась Уулча.
— Не надо, мне и так хорошо, — слабо запротестовала Тунук.
— Ее от этого не убудет! — сказала Уулча. — Дома день-деньской суетится, минуты покоя не знает. Муженек-то у нее травинки сам не переломит!
— Чего ты к моему мужу прицепилась? — рассердилась Кербез. — Может, тебе мало одного Карагула? Так забирай моего, ради бога! За так отдам!
— Ты смотри — обиделась! — притворно удивилась Уулча. — Не нужен мне твой муж. Зачем мне лишняя забота? Хоть на себе носи своего Кулжабека! Ведь я тебя жалеючи говорю! И чем только он тебя прельстил?
Тунук и Карагул рассмеялись. Невольно улыбнулась и Кербез.
«От Уулчи не отделаешься, — без обиды подумала она о подруге. — Ей только дай повод позубоскалить… А Кулжабек мой хоть и не такой шустрый, как другие мужья, но что ему по силам — всегда сделает, и никому вреда от него нет, плохого слова никому не скажет. Да и любим мы друг друга, но не кричать же об этом… Уулча и сама все понимает, просто не может без того, чтобы не подколоть меня…»
Когда мать Кербез зашла проведать на следующий день Айым, то увидела у изголовья больной плачущего Кулжабека. Стыдясь вошедшей, парень торопливо вытер слезы.
Больная, увидев соседку, прошептала слабым голосом:
— Не плачь, сынок. Крепись. В этой жизни счастливы крепкие…
Мать Кербез попробовала ободрить старушку, но та только грустно улыбнулась:
— На все воля божья. Я свой век отжила… Сына жаль. Хорошо, хоть повидать напоследок успела. И невесты я ему подходящей не смогла найти… Пригляди за ним. Не обижайте его…
Прошло несколько дней, и Кулжабек остался совсем один в стареньком доме. Родственников у него не было.
По утрам мать из жалости посылала Кербез к нему: «Сходи корову подои. Жалко парня, хворый ведь он. Говорят, таким молоко кипяченое надо пить. Подои, процеди, а вскипятить, я думаю, он и сам сумеет».
Корова у Кулжабека была хорошая, смирная. Кербез приходила рано утром, доила корову, процеживала молоко и уходила, повесив ведро с молоком на крючок у двери. Но вскоре Кулжабек начал вставать до прихода девушки. Он приводил стреноженного на ночь коня, седлал его, посматривая печально на Кербез…