Золотой куполок - страница 7

Борьку поймали.

К нынешнему времени осталась Бабманя одна, — разметала жизнь деточек кого куда, и Боренька, внучек любимый, пропал в «университетах».

Вот только Васенька соседский заходит навестить, когда в деревню приезжает. Выучился один из всей деревни на художника. В самой Москве живёт.

«Это он в деда своего Митрия, видать, пошёл. Тот бывало всё красит да красит, — вон избу-то как разрисовал…» — размышляла Бабманя, глядя из своего окошка на приехавшего в очередной раз Васеньку-художника. — Зайдет, наверное, соседску бабку проведать».

Вася и зашёл. Помнил он, что любили они с Борькой в детстве забираться на бабушкин чердак и исследовать там разные закоулки, ворошить сундук с тряпьем. «Бабкино приданое», — говорил Борька, тягая из сундука сорочки, фартуки, ленты какие-то. А в дальнем углу, под самым скатом мерцал тусклым боком огромный самовар.

— Эй, Бабманя! Жива тут? — крикнул Вася с порога.

— Заходи, Васенька, заходи… Жива, не берет к себе Господь.

— Живи, чего ты туда торопишься. Успеешь ещё.

— Да устала чего-то. Как твои дела? Смотрю — справный ты, сынок, молодец. Водку-то не пьёшь?

— Не, не пью, так если когда в праздник махну.

Тут Вася слукавил, — любил он махнуть и без праздника.

— Ну, в праздник можно, а так-то не пей, Васенька, её проклятушшую. Из-за неё вся деревня, почитай, вымерла. Зимой никого нет, мы с Галиной двоемя тута сидим. Никому не нужны.

— А с другой стороны — хорошо, никто не мешает, тишина.

— Не думала я, Васенька, что так-то буду жить. Нам в комсомоле всё светло будущее обешшали.

— Они наобещают, слушай больше.

— Дак верили.

— А у тебя, Бабмань, по-моему, иконок никогда не было.

— Не было, Васенька, я ж комсомолка, каки иконы, я и родительские-то, дура, выбросила.

Вася помнил, что действительно в Борькиной избе икон не держали, а в красном углу висел репродуктор и плакат с Лениным. Им и верили. Но сейчас Вася пришёл к Бабмане не за иконами, а за старым самоваром.

— Давай, Бабманя, чаю что ли выпьем?

— Ох, чтой-то я тебе сразу-то не предложила. Вот старая! Конечно, выпьем.

Старушка засуетилась, вытащила из печи чайник эмалированный, когда-то зеленого цвета, а ныне почерневший.

— Сейчас я на карасинке мигом согрею.

— Это ты к обеду согреешь, — сказал Вася, затем вытащил из пакета и поставил на стол пластиковый электрический чайник фирмы Vitek. — Мы вот с тобой через пять минут будем чай пить. Подарок тебе, Бабманя.

— Что это такое? — прищурила подслеповатые глаза старушка.

— Чайник такой, электрический. У тебя где розетка? — Вася поглядел по сторонам, и к счастью, розетка оказалась у самого стола.

Но вилка европейская в старую советскую розетку не вставлялась, — штыри были толще.

— Ничего, мы эту розетку приспособим, — заверил Вася, расстроенную старушку. — Дай-ка мне ножницы, что ли…

Бабманя принесла, достав из комода, ножницы. Вася снял крышечку розетки, и ножницами развернул отверстия.

— Вот теперь в самый раз. Наливай воду.

Бабманя осторожно взяла чайник и пошла в сени к ведру с водой. По пути она прочла название фирмы и засмеялась.

— Чайника-то Витёк что ли зовут? — спросила она.

— Ну да — Витёк, будет с вами тут вечера коротать. Ты с бабой Галей, и Витёк вам для компании.

— Придумают же… Витёк… Ну, дак пусть его… Эвона, шумит уже. Надо же. Спасибо, Васенька, тебе за подарок.

— На здоровье. А вот самовар у тебя на чердаке, Бабманя, помнишь, валялся? — переводил разговор в нужное русло Козунеткин.

— Почему — валялся? Он там лежит, хранится. Худой правда, некому лудить-то… Это дедушка твой — Митрий — мастер был. Хоть кастрюлю каку, хоть самовар: всё наладит, рукастый. Ты не в него ли пошел?

— Наверное… гены… На чердак слазию, погляжу?

— Ой, а чайник-то уж готов! Ну и ну. Полезай, глянь, чего хоть там, крыша не течёт ли?

Вася вышел в сени, — лестница на чердак вела оттуда, — поднялся, открыл люк и просунул голову. На чердаке от солнышка было тепло, сквозь щели оно проникало сюда, под крышу, а от потревоженного люка вздыбилась пыль, вихрилась в лучах, и пахнУло… детством. В дальнем углу, на прежнем месте и лежал самовар, совсем потемневший, еле видимый, упрятанный от чужого глаза. У Васи аж слеза навернулась.