Золотой рубин - страница 8
«Что же он такое утворил, этот Данила Петрович, что его сам генерал направил сюда? — недоумевали они. — И ведь непьющий, смирный человек и мастер редкостный. Нешто обговорил его кто перед его превосходительством?»
Но думай не думай, а приказ выполняй. Такое их кучерское дело, холопское, маленькое. Рассуждать им не положено, делай, что приказано. А то сам на лавку ляжешь живо, и тебе всыплют не только тепленьких, а и горяченьких.
— Ну, брат Данила да еще свет Петрович, раздевайся-ка не мешкая да ложись-ка на лавочку эту дубовую, — говорит Даниле Петровичу один из кучеров, который постарше. — Чем скорее ты пройдешь через это, тем быстрее заживет спина твоя.
Данила Петрович начал раздеваться. Он снял с себя сначала шапку, потом пиджачишко. Руки у него дрожали. Его ни разу не секли, ему было унизительно это, и почему-то стыдно, словно он и на самом деле натворил что-то.
— Рубашку тоже сними, — говорят ему кучера. Данила Петрович снял и рубашку.
— Ну, а теперь ложись на лавочку. Данила Петрович лег. Камердинер отвернулся.
Кучера взяли по розге; розги стояли в уголке, и их там, хоть сто человек присылай, на всех хватит. Старший кучер, видя, что камердинер отвернулся, не глядит на них, подмигнул тому, который помоложе. Дескать, не очень-то усердствуй, человека хорошего сечем, а он, может, ни в чем и не повинен. Младший его понял, ответил кивком старшему.
И розги засвистели над спиной Данилы Петровича.
Данила Петрович застонал. Ведь как ты тут ни осторожничай, а розга есть розга, и спину Данилы Петровича словно огнем ожгло.
Сенька закричал и завизжал от ужаса, кинулся к кучерам, на выручку отцу.
— Не секите моего тятьку! Секите лучше меня! — кричит он не своим голосом, пытаясь помешать кучерам.
— Подожди, дай срок, попадешь, быть может, и ты сюда к нам с этим же делом, тогда получишь и ты свое, — говорят ему кучера, продолжая отсчитывать удары вслух.
Ведь камердинер-то тут стоит, нельзя скрыть ни одного удара, хоть и жалко человека.
А Сенька продолжал визжать и кричать.
— Да всыпьте вы и этому огольцу штучек пяток, чтоб он не даром визжал, словно поросенок, когда его режут, — говорит камердинер, рассердившись на Сеньку, визг которого действовал ему на нервы хуже, чем свист розог над спиной Данилы Петровича.
— На вашу ответственность? — говорят ему кучера.
— Да, на мою! — сердито ответил им камердинер.
— Будет исполнено, — сказали кучера.
И когда Данила Петрович получил свои двадцать пять тепленьких, на лавку положили и Сеньку. Сеньку не раздевали, ему только задрали рубашонку и спустили слегка штанишки.
И вот странное дело — Сенька почти не почувствовал боли, ему гораздо больней было, когда секли его тятьку.
— А за что же его-то, его за что? — говорит Данила Петрович, страдая за Сеньку.
— А за то, что напросился сам, — ответил ему камердинер. — И за то, что мешал и визжал.
Все! Кончено! Приказ его превосходительства выполнен кучерами.
Данила Петрович одевается, Сенька оправляет рубашонку свою и штанишки, и камердинер ведет их обратно во дворец к генералу.
Мальцев встретил их раскатистым хохотом.
— Ну как? Ха, ха, ха, ха! Попарили тебя маленько? — спрашивает он у Данилы Петровича.
— Так точно, ваше превосходительство, — отвечает Данила Петрович. — И даже мальца моего секли.
— Мальца? — удивился генерал. — А разве я приказывал и его попарить? Насчет мальца я ничего, кажется, не говорил. Как же так? — обратился Мальцев к камердинеру, грозно глядя на него.
Камердинер побледнел.
— Ваше превосходительство, мальчонок так орал, кричал, чтоб его секли, а не тятьку его, все время пытался вырывать розги у кучеров, что я вынужден был распорядиться и ему пяток всыпать, для успокоения, — пробормотал он в ответ генералу.
— А, ну, тогда другое дело, — говорит Мальцев. — Но в следующий раз чтоб такого не было, иначе я тебя самого прикажу выпороть. В моих владениях только я могу казнить и миловать да те, кому я доверил это. А тебе я такого не доверял. Запомни это.
— Слушаю-с, ваше превосходительство, так точно, запомню, — лепечет камердинер.
А генерал снова обратился к Даниле Петровичу: