Золотые ворота. Черное солнце - страница 14

И какая-то саднящая, невероятно острая ненависть к Олесю всколыхнулась и стала тяжело затвердевать в Кушниренковом сердце. Вообще-то Ивана издавна мучила жгучая неприязнь к этому молчаливому книжному червю, хотя он тщательно скрывал свои чувства от других. Еще на первом курсе произошел случай, который разъединил их, можно сказать, навечно.

Уже в первую свою студенческую осень Иван пробился в курсовое начальство и по собственной инициативе завел блокнот, в котором тайком записывал свои повседневные наблюдения и выводы об однокурсниках. Так, на всякий случай, а вдруг да понадобится когда-нибудь. Заметки об отдельных нарушениях дисциплины, неосторожных выражениях в дружеском кругу, отрицательных чертах в характерах товарищей он держал конечно же в строгой тайне. Держал, но, к сожалению, не удержал. Однажды весной выбрались они всем курсом в Боярский лес на маевку. Играли в мяч, лазали по деревьям за птичьими яйцами, и Иван не заметил, как из нагрудного кармана выскользнул злосчастный блокнот. А когда увидел его в руках у Химчука…

Неизвестно, читал Олесь эти злосчастные записи или нет, но с тех пор Иван уже не знал покоя. Ему казалось, что при каждой встрече Химчук загадочно морщит лоб, с затаенным презрением смотрит ему в глаза, что этот молчун выжидает лишь удобного случая опозорить его перед всем университетом. Чтобы избежать моральной катастрофы, он не раз пытался сдружиться с Химчуком или, по крайней мере, чем-то задобрить, но Олесь оставался подозрительно равнодушным ко всем его порывам. И вот после многочисленных неудач Иван возненавидел Химчука, как никого на свете; его буквально душила жажда причинить Олесю что-нибудь невероятно подлое и мучительное. Именно в эти-то дни и поползли среди филологов слухи, будто Олесь доносчик. Одни им поверили, другие — нет, но с тех пор никто и ни за что уже не поверил бы Олесю, если бы он поведал святую правду про «черный блокнот» Кушниренко. Подумали бы: неуклюже оправдывается, хочет на другого бросить тень.

…Вернулся в общежитие Иван далеко за полночь. Не раздеваясь, прилег на кровать. Но сон не брал. Если бы хоть Мукоед не так храпел, а то словно ржавым гвоздем по сердцу скреб. Не поднимаясь, Иван ткнул ногой в лицо Федора — тот вскочил, круто выругался спросонок и снова брякнулся в постель. Однако больше не храпел. И все же сон обходил Кушниренко. Теперь его раздражала мандолина, тоскливо стонавшая в коридоре в могучих руках Анатолия Мурзацкого, с которым Иван с осени проживал в одной комнате. Хотел было войти, сказать, чтобы тот прекратил полуночный концерт, но не решился. Разве Мурзацкий послушает? А послать, куда Макар телят не гонял, как пить дать, пошлет. Да еще, чего доброго, и оплеуху отвесит.

На курсе Анатолия издавна считали грубияном и забиякой. У него был крутой и мрачный нрав, он до исступления ненавидел хвастунов и хитрецов, был крайне несдержан в словах и в поступках. Когда не хватало аргументов для доказательства собственной правоты, Мурзацкий частенько пускал в ход свои полупудовые крестьянские кулаки, за что имел не один выговор от декана. В университет Анатолий приехал из какого-то степного ингулецкого села, где работал трактористом, большого тяготения к наукам не проявлял, с «городскими умниками» дружбы не водил, но, ко всеобщему удивлению, страшно нравился девушкам, несмотря на мутное бельмо на левом глазу. Неведомо, что их привлекало в этом простоватом, прямодушном парне. Могучая фигура, независимый и гордый характер или, может, равнодушие к женщинам? Лекции он посещал через одну, а вечерами преимущественно просиживал на подоконниках коридора общежития, наигрывая на мандолине жалобные мелодии.

Иван перевернулся на бок, накрыл голову одеялом — дурно, нечем дышать. Нет, это не ночь — истинный ад!

Встал, разделся, вылил с полграфина воды на рушник, обтерся им с ног до головы. Стало как будто бы легче. Лег навзничь, закинув руки за голову: «Что это со мной сегодня? Ну, произошла осечка, так с кем этого не бывает. Завтра же встречу Феодала, любой ценой постараюсь задобрить его, и он сменит гнев на милость. Должен сменить! Кто еще оказал ему столько тайных услуг, сколько я?! Но придет ли покой в мою жизнь после примирения с профессором?» — вдруг спросил себя. И ничего определенного ответить не мог. С беспощадной откровенностью сознался сам себе, что всегда жил в каких-то тревогах, всегда чего-то боялся. А почему?.. И, как строгий судья, начал шаг за шагом прослеживать свою жизнь.