Золотые ворота. Черное солнце - страница 17
— Вы тоже сегодня в путь? — обняв за плечи Андрея и Олеся, спросил Иван, хотя прекрасно знал, что хлопцы условились провести зимние вакации в селе на Полтавщине, где учительствовали родители Ливинского.
— Завтра утром, а сейчас — на вокзал за билетами.
— Завидую вам. На Полтавщине сейчас такие снега… Вот где бы на лыжах походить!
— Так поедем с нами, жалеть не будешь!
— Что вы, что вы! — ужаснувшись, замахал руками староста. — Меня до того завалили общественной работой… Комнату культурных развлечений в общежитии оборудуй, делегацию отличников в Москву отправь, вечер сатиры и юмора проведи, лыжный агитпробег по селам Киевщины организуй! Как видите, рада бы душа в рай, да грехи не пускают. Так что езжайте одни, отдыхайте после трудов праведных, набирайтесь сил, а я уж тут как-нибудь…
— Ну, руководи, руководи, — бросил Андрей с неприкрытой иронией.
Пожали на прощанье руки и разошлись.
А через каких-нибудь полчаса Ливинский с Химчуком были уже на киевском железнодорожном вокзале. Он встретил их духотой и клокочущим гамом. Шарканье по цементному полу тысяч сапог, детский плач, пьяный смех, неразборчивое бормотание динамиков — все это сливалось в какой-то сплошной гул, отчего гигантское каменное, под высоким сводом помещение, где скрестились дороги множества людей, казалось тесным и очень неуютным. Хлопцы с трудом пробились к студенческой кассе, пристроились в конце длиннющей очереди, а потом чтобы не тратить зря времени, по предложению Андрея пошли на телеграф послать на Полтавщину весть о своем приезде.
Помещение вокзального телеграфа показалось им блаженным пристанищем покоя и тишины. Там находилось всего несколько человек — две пожилые колхозницы дремали на скамейке возле теплой батареи, молодая мать, пристроившись на чемоданах, устало баюкала младенца и немолодой мужчина в поношенной шинели что-то писал у окошка дежурной. Пока Андрей составлял рифмованное послание родителям, Олесь проглядывал свежую газету, купленную по дороге на вокзал. Сводку о снегозадержании в районах области, репортаж с трикотажной фабрики, короткий фельетон.
Но вот его взгляд задержался на сообщении о речи, произнесенной в Мюнхене рейхсканцлером Германии по поводу двадцать первой годовщины основания фашистской партии. Пробежал глазами по газетным строкам и остановился на многозначительной фразе Гитлера: «Перед нами новый год борьбы. Мы знаем, он принесет с собой великие решения, и с уверенностью смотрим в будущее…»
«Великие решения… Что имеет в виду коричневый канцлер?» — какая-то неясная тревога зародилась в юношеском сердце. Все в городе только и говорили, что фашисты готовятся к войне с Советским Союзом. Олесь этому и верил и не верил, но вот фраза Гитлера о великих решениях…
Вдруг он почувствовал на себе пристальный взгляд. Оглянулся — никого знакомого. Снова склонился над газетой, но чей-то сверлящий взгляд не давал ему покоя, он так и буравил, так и прожигал насквозь. Гневно повернул Олесь голову и сразу же встретился с проницательными зеленоватыми глазами мужчины в измятой солдатской шинели. Незнакомец был высок, чуть сутуловат, на вид лет сорока — сорока пяти. Продолговатое, обескровленное лицо не отличалось правильностью черт, но сохраняло черты интеллигентности. И тут внимание Олеся привлекли руки незнакомца. Удивительно длинные, тонкие, какие-то синеватые пальцы с подагрическими суставами будто выбивали на невидимых клавишах нервные ритмы. Олесь замер — эти пальцы ему были знакомы, очень хорошо знакомы. Несомненно, перед ним стоял Максим. Правда, постаревший, помятый, но он. Те же зеленоватые с желтой искринкой глаза, тот же подбородок с ямочкой…
— Не узнаешь старого приятеля? — криво усмехнувшись, процедил сквозь зубы человек в шинели. — Неужто я так изменился?
Олесь вспомнил и эту пренебрежительную манеру разговаривать сквозь зубы, со змеиной усмешечкой, но сделал вид, что не узнал Максима. О чем мог он сейчас говорить с этим человеком? Олесь молил судьбу, чтобы Максим исчез, растаял, испарился бесследно.
— Оно и неудивительно: столько времени прошло… А добро вообще очень скоро забывается…