Золотые ворота. Черное солнце - страница 7

— Шведский путешественник-исследователь написал.

Брови гостя поползли вверх и круто сломались:

— Ты что, уже и шведский успел выучить?

— Не совсем. Но понемногу читаю со словарем…

— Вот человечище! И зачем тебе столько языков? Английский, немецкий, французский, итальянский, а теперь еще и шведский… Хотя, честно говоря, я по-хорошему завидую. Это же столько миров открылось перед тобой, — и он окинул взглядом высокие, забитые книгами стеллажи.

Какой литературы на них только не было! По истории и философии, геологии и искусству, всевозможные справочники и художественные произведения, монографии и редкостные периодические издания прошлого. Кто пристально присматривался к разноцветным корешкам томов, ровными рядами выстроившихся от пола до потолка на дубовых полках, тот видел на них названия почти на всех европейских языках. Эта библиотека считалась у Химчуков личным и неприкосновенным сокровищем Олеся. И юноша относился к ней, как к святыне, ежемесячно пополнял ее новыми книгами, тратя на это всю свою стипендию. Андрею до самозабвения нравилось бывать в этой уютной, скромно обставленной Олесевой обители, где жило столько светлых мыслей самых выдающихся сынов человечества. Ничего не было здесь лишнего — письменный стол у окна, два плетеных кресла, кушетка и стеллажи, стеллажи, стеллажи. Но на этот раз Андрей не стал рыться в книгах.

— Знаешь, зачем я притащился сюда по таким сугробам? — начал он издалека. — Общежитийская компания уполномочила меня попросить у тебя конспекты по фольклору и этнографии. Экзамен не за горами, а у нашего брата лодыря и плохоньких записей лекций нет. Вот мы и бьем тебе челом: дай свои хоть на одну ночь.

Олесю почему-то показалось, что никакая компания не уполномочивала Андрея просить конспекты, что совсем иные причины привели его на Соломенку, однако вида не подал.

— Возьми вон на столе. И скажи хлопцам: передаю им конспекты в вечное пользование.

— Ты что, уже успел их проштудировать? Но когда же? — удивился Андрей.

— Обо мне не беспокойтесь.

— Ну зачем же такие жертвы? Может, айда сейчас в общежитие да примемся всем скопом зубрить… В самом деле, сударь, почему бы вам не навестить наше скромное жилище?

Снова неопределенная улыбка скользнула по лицу Олеся:

— Да, может, как-нибудь в другой раз…

«Ломается, — по-своему понял отказ друга Андрей. — Да, вчера мы низко поступили с ним, но ведь когда люди искренне раскаиваются…»

— Ну, вот что, Олесь, бросим играть в жмурки и поговорим откровенно.

— А мы с тобой, по-моему, всегда откровенны.

— Не о том речь. Я хочу о вчерашнем. Мукоед с пьяных глаз такого наплел… Я прошу тебя: не принимай все это близко к сердцу.

— А я и не принимаю. Мукоед просто сказал то, о чем другие молчали.

— Только, ради бога, не становись в позу. Что тут говорить, все мы виноваты перед тобой. Те подлые шепотки на курсе… Кто-то же их распускает, а мы, бараны, слушаем, развесив уши, вместо того чтобы врезать хорошенько по мордасам разным шептунам. Да, да, виноваты, очень виноваты, но ведь и ты… Скажи честно: разве ты во всем прав? Почему сторонишься нас? Почему строишь из себя загадку?

Действительно, Олесь для однокурсников всегда был загадкой. Он аккуратно посещал лекции, образцово вел конспекты, и не только по программным предметам; мало кто мог сравниться с ним в знаниях, хотя он и не выставлял это напоказ. Среди студентов держался обособленно и независимо, ни с кем близко не сходился, однако со всеми был подчеркнуто вежлив и в меру любезен. В культпоходах и во всяческих вечеринках участия не принимал, к себе домой тоже никого не приглашал, кроме разве что Андрея. Никто из однокурсников понятия не имел, чем живет этот болезненный с виду юноша, о чем мечтает, к чему тянется. Возможно, именно поэтому одни его недолюбливали, а другие даже побаивались и сторонились. Особенно после того, как о нем поползли зловещие шепотки.

— Вот меня все считают чуть ли не самым близким твоим приятелем, но поверь: я во многих случаях не могу тебя понять. Скажи же наконец, что ты за человек?

Закрыв веки, Олесь задумался. Надолго задумался. Казалось, вот-вот он откроет Андрею свою душу. Но Олесь раскрыл глаза и как-то равнодушно спросил: