Звезды на росстани - страница 4

Вставал передо мной белобрысый долговязина, каким казался в те годы Борька Поп с густыми белыми ресницами. Единственный в семье сын. Был у него отец, бухгалтер, высокий, угрюмый, возможно, с войны, с фронта угрюмый. С вечной газетой в руках, даже за столом. Мать была, наоборот, невысока ростом, в меру полная и суетливая, добрая домашняя хозяйка, обожающая своего единственного сынка прямо-таки беспредельно. И мы никак не могли взять в толк, как он объявился, такой чистый да гладкий, у нас в жеухе, как прибился к суровой братии. Не замечая ничьего недоумения, занял в общежитии, среди нас, койку, по-хозяйски расположился, и чтобы ни в чем не отстать, первым делом выучился бездумным, пустым песенкам.

Словом, вошел в группу на равных, и не нужна была бы предыстория, кабы в дальнейшем бурные житейские события не вынесли его на гребень волны.

На ответственный и почетный пост старосты выдвинул свою кандидатуру Лешка Акулов, за глаза прозванный Самозванцем. Здоровяк — одна в нем физическая сила да наглость, ничего больше. Постарше был на два года всех нас, те самые подростковые два года, которые в силе имеют решающее значение. И был он сильнейшим. И не гнушался подносить к носу строптивых и несговорчивых свой здоровенный кулак. И тихий ропот возникал то в одном, то в другом углу: шушукались недовольные, наружу, правда, не вынося своего недовольства.

Поп один из всех принял старосту безоговорочно. Публично принял, напоказ группе. Нарочно стал спрашивать у него всяких советов, что да как делать, как будто вместе с должностью Лешка Акулов отхватил и добрую толику ума. Одну за другой оказывал ему услуги. Выстаивал в очереди и получал чистое белье в бане, в своей сумке носил его конспекты в училище. Из дому привозил книжки. В библиотеке за ними не дождешься очереди, а тут вся эта радость — Лешке Акулову.

Да мало ли какие услуги оказываются сильным мира сего! Улучив подходящий момент, Толька Сажин, человек вполне самостоятельный, без отца и без матери, раскачивая нерасчесанной головой, как метелкой, заявил:

— А ты подхалим, оказывается, мамкин сынок. Мы не знали…

Борька Поп поднял на Сажина белесые, почти седые ресницы, глянул светло-синими, честными глазами. Не столько ответил, сколько спросил сам:

— Я те в лоб закатаю, а?

Сажин на всякий случай отступил от Попа на два шага: чего доброго, а на это ума хватит.

Но самое интересное состояло в том, что самозваный староста незаметно как-то начал сам попадать в хозяйские руки этого маменькиного выкормыша. Ублажать-то он ублажал, потакать-то, конечно, потакал слабостям, но, начиная с легкого ворчанья, дошел, наконец, до того, что стал поучать, публично отчитывать Самозванца за всякое лишнее зазнайство, за промах в слове или в работе. И так укорял, и такую прочитывал мораль, что, кажется, не вынесло бы сердце никакого другого на свете старосты, уважающего себя при столь почтенной должности. А Самозванцу все трын-трава: он только покрякивал да спокойно отругивался. Выгодно и удобно ему было морально-материальное Борькино обслуживанье. Притом, как в дальнейшем выяснилось, было оно совершенно бескорыстно: Борька не требовал для себя никакой компенсации, никаких привилегий, тянул ту же лямку, что и другие.

Надо сказать, авторитет Борьки Попа к тому времени заметно вырос. Увлекался он тогда массажем. К нему выстраивалась очередь, и он покрикивал на пацанов, чтобы не галдели, чтобы слышно было название мышц. После трудового дня тело исходило приятной истомой, и каждый вечер к Борьке Попу приставали с массажем. Он требовал порядка и, если что, грозил закатать в лоб, хотя ни разу так и не испробовал своего грозного оружия. Никому как-то в голову не приходило, что Борька Поп, недавно еще называемый маменькиным сынком, может быть неправым. Он, к примеру, никогда не ложился спать, не почистив зубов, один из всех мыл перед сном ноги. Нам и в голову не могло такое прийти!

И ничего удивительного, что на втором году учебы в старостах группы ходил не кто иной, как именно Борька Поп. На собрании Наиль Хабибуллович подкинул идею — пацаны удивились: как сами до этого не додумались? Поп тогда смотрел в какую-то одну точку, и было непонятно, доволен ли он предложением или не доволен. Парни начали волноваться. Говорили.