Звонница - страница 25
Но воспоминания не покидали ветерана. В мечтах он надеялся, что раздастся телефонный звонок или постучат в двери, и свидетель далекого лихолетья принесет бывшему руководителю лагерного подполья горячий привет от спасенных им. Вот тогда… На высокое звание Дмитрий Сергеевич не притязал, а восстановить справедливость хотелось. Он верил, что в Союзе, в европейских странах, в Германии наверняка жил кто-то из очевидцев тех далеких событий, жил, вспоминая лагерного диктора под номером 973 на руке и на робе. Каждый день этот диктор рисковал жизнью, вселяя в заключенных надежду на скорое освобождение. Не потому ли в народе говорят: надежда умирает последней.
Да, душа жаждала справедливости. Но никто из товарищей по несчастью не искал Дмитрия Сергеевича, и он никого не разыскивал из тех, кто остался жив благодаря лагерному подполью. Все, видно, поросло быльем. Супруга, зная любимого как кристально честного человека, ни на минуту не сомневалась в услышанном. Переживая, что ничего изменить не может, хранила, как и обещала, молчание. И даже когда муж ушел из жизни, она долгие годы никому не рассказывала о его фронтовой судьбе. Однажды за чашкой чая со знакомым журналистом она вдруг рассказала ему все, что знала о молодом Димке, о бывшем военнопленном дикторе. Рассказала и неуверенно спросила:
— Может, ничего и не надо вспоминать?
— Мы и так многое забыли… — прозвучало в ответ.
Отдавая дань памяти русскому солдату Дмитрию Сергеевичу Балуеву, журналист изложил услышанное короткой повестью.
Пермь — Очёр 2008 г.
РАССТРЕЛ
Повесть
Азъ есмъ съ вами и никтоже на вы[1].
Глава 1
Раскинулась по пермской речке Данилихе одноименная старинная деревня. Бревенчатые избы с пашнями огородов растянулись вдоль берегов на версту, образуя два конца, верхний и нижний. В половодье нижний конец, несмотря на обустроенный когда-то защитный ров, подтапливало желтой студеной водой, и местные жители по каждому маю, сетуя на судьбу, черпали из погребов изб и амбаров ржавыми ведрами коричневую жижу. К пятнадцатому году к селению вплотную подвинулись городские дома. Оказавшись в данилихинских краях, чужой человек не сразу разбирался, где заканчивалась деревня, а где начинался губернский город Пермь.
Дом Громовых, пятая по счету пятистенка на верхнем конце деревни, построен был на высоком пригорке. Потомственный речник Филимон Громов полсотни лет назад знал о весеннем коварстве смирной летом речки и венцы дома аккуратно уложил на пустой возвышенности. В прошлом году самого деда Филимона схоронили, а дом стоял, и никакие разливы ему были нипочем. Разве что приходилось домочадцам крышу изредка перекрывать.
Хозяйство у Громовых издавна велось по-семейному дружно, без ругани и споров, хотя глава семьи Владимир Филимонович в прежние годы частенько дома не жил. То в навигации месяцами пропадал, то в затоне сутками мастеровал. До самой пенсии служил он рулевым на пароходе Любимова, но, выйдя на пенсию, остался верен Каме. Недели не бывало, чтобы не сходил на реку и пристань. Об этой привычке отца в семье знали. Когда наступал погожий денек, хозяин протирал суконкой старые сапоги, а дети привычно спрашивали:
— На реку, папаня, собираешься?
— Да, надо попроведать Камушку. Как она там без меня?
Детей в семье Владимира Филимоновича выросло трое. Старший сын, русоволосый крепыш Лешка, пошел по отцовским стопам и с девятьсот двенадцатого года работал младшим помощником механика на пароходе судовладельца Мешкова. Второй сын Мишка давно познал тяготы профессии речника, но только с прошлого лета его допустили к святая святых — паровому котлу на маленьком буксире. Парень сразу развернулся в плечах, по-молодецки засверкал взгляд его васильковых глаз. Весной пятнадцатого года Мишке исполнилось восемнадцать. Благодаря отцу парень с детства познал Каму, полюбил ее всей душой, и будущая жизнь во всей ее красе представлялась ему только среди шипящих паровых пароходных котлов. Взбегая по трапу на буксир, Мишка представлял себя старшим механиком самого большого парохода, чем мечтал утереть нос старшему брату.
Шестнадцатилетняя Полинка, младшая сестра братьев Громовых, после смерти матери вела домашнее хозяйство. Тоненькая, как осинка, с крутым изломом черных бровей, веселая, говорливая, она вдруг после дня рождения Мишки загрустила.