Звонница - страница 26

— Али влюбилась в кого? Ходишь смурная, — смеялись над ней братья.

Синеглазая Полинка отворачивалась, сглатывая слезы. Отчего без них она не могла смотреть на Мишку, объяснений не находила. Во всякие там чувства братья не верили, а она чего-то ожидала, раз ныло в груди. Не отвечая братьям, по-матерински вздохнув, Полинка принималась за хозяйство. Что сказать? Сама не понимала, о чем вещало сердце.

Предчувствия Полинку не обманули. В начале августа Мишка вернулся с работы хмурый. Наливая в кружку воды, неловко столкнул ее со стола. Не успел наклониться к половицам, чтоб подобрать, как торкнулся лбом о стул. Потирая голову, обвел горницу печальным взглядом.

— Что на тебя нашло? — удивился отец.

— Ить, батя, забирают на войну, — сиплым голосом ответил сын. — В конторе бумагу показали. Седьмого числа надобно явиться для отправки в войска.

Полинка ахнула. Отец огорченно вздохнул: «Вот ведь, еще намедни порадовался: сыновья при мне. Сглазил, растуды твою!»

Наборы рекрутов в Данилихе уже проходили. Лешку с пароходства не отпустили, оставалась надежда, что и Мишку оставят, не призовут. Но судьба, видно, распорядилась по-своему.

Через два дня Лешка и Полинка пошли проводить Мишку до Сибирской заставы. Обняв сына на пороге, отец остался дома, поскольку от нервности или от погоды пуще прежнего разболелись ноги. Бабушка Ирина перед выходом из избы вихрастого рекрута убрала заслонку печи, заставила его заглянуть в жерло, что-то за спиной шепнула. Затем положила в узелок деревянную ложку «с наговором», засунула каравай ржаного хлеба, пяток вареных яиц да с десяток головок лука. В воротниках перекрестила:

— Отправляйся, Мишенька, с Богом и помни: своя рубашка близко к телу, а смерть еще ближе. Под пули-то зазря не лезь.

У заставы призванных на службу царю и отечеству построили, пересчитали и повели на площадь к театру, где обозначено было общее построение мобилизованных, пригнанных со всей губернии. Полянка даже не ревела, а круглыми от испуга синими глазами вглядывалась в лицо брата, шагавшего по Сибирской улице в разношерстной толпе парней и мужиков. На Театральной площади Громовы потеряли его из виду среди сотен людей. Простояли больше часа среди провожающих, но, так и не отыскав родного лица, в тягостном молчании отправились в деревню.

«Как же с работой-то? — тоскливо думал в тот момент про себя рекрут. — Только-только начал соображать в устройстве судового двигателя, разобрался в работе гребных валов, и вот — накось!» Он сидел на земле у большой клумбы, тоскливо рассматривая театральную крышу, над которой кружились потревоженные голуби.

Ближе к вечеру новобранцев построили на площади и погнали гудящей толпой на Заимку к железнодорожному вокзалу. Паровоз с теплушками поджидал, шумно сифонил из-под колес белым дымом. Когда большой красный шар солнца коснулся расплывчатым нижним краем далекой полоски закамских лесов, паровоз заревел, опутал состав с новобранцами чадящим серо-черным шлейфом и потянул теплушки к реке.

Пока переезжали Каму по длинному, вздыхающему железом мосту, Мишка разглядывал алую дорожку бликов на реке, сверкавшую красками закатного неба. Рядом с ним через узкую полоску в дверях теплушки парни и мужики грустно рассматривали проплывающие мимо берега, прощаясь с Пермью и рекой. Думали все об одном и том же: «Когда вернемся?» О смерти на далекой и непонятной войне мысли не допускали. Дома ждали семьи, родители, кого-то — жены, а кого-то — невесты. Об окопах, фронтах ничего толком не знали. Новобранцы лишь догадывались, что там чай с медом не подают: Пермь с недавних пор наводнили инвалиды, изувеченные на полях сражений в невесть где расположенной Галиции.

Под колесные стуки прошла первая ночь в пути. Кроме станций да полустанков дорога ничем не запомнилась. Паровозы на перегонах то и дело меняли; короткие, скрипящие дощатыми боками темно-зеленые вагоны цепляли к черным громадинам. Протащив пол сотни верст, перецепляли заново. Вдоль состава быстро проходили обходчики, заглядывали под теплушки, стучали молоточками по колесам, иногда делились самосадом с заросшими щетиной новобранцами. На какой-то станции рекруты поинтересовались у железнодорожника с вымазанным маслом лицом: