Звонница - страница 35

Треск от выстрелов вспугнул стаю ворон. Они закричали, кружась над голым лесом. Крикам их расстрелянный Штоф изумился. Если он слышал птиц, значит, был только ранен, а не убит. В бок его уткнулась голова неподвижного Штефана. Фридрих смотрел на черную стаю, кружившую над ними, потом его мокрые от снега руки выскользнули из слабой петли веревки, и он с трудом поднялся. В голове мелькнуло, что живым и невредимым в этом овраге сейчас оставался только он, а расстрельщиков сразу увел этот странный русский, спасший почему-то его от смерти. Но следовало торопиться: придет похоронная команда, и его могут задержать снова.

Фридрих шагнул, проваливаясь в снег, и побрел в противоположную от русских сторону. Потом снега стало поменьше. Ноги, запинаясь, зашуршали в снежной крошке среди кустарников. Колючие ветки били по лицу, но Штоф не ощущал ни боли, ни морозного воздуха, ни радости, ни страха. Чувства притупились. Только благостным спокойствием отзывалась в голове мысль, что матери не придется оплакивать его после похоронки, которой не будет. Уходя от страшного оврага, понимал: счастливое избавление от смерти заставит его пересмотреть отношение к пребыванию на бойне ради иллюзорных планов Вильгельма Второго. Хватит, настрелялся!

Вечером ребята со смехом вспоминали дневные атаки. Особенно вошел в раж Степка Котов, изображая, как ловко кинул он утром в гнездо с немецким пулеметом смятый шар глины. Германцы подумали на гранату, бросились на землю, закрыв головы руками. Степан, подбежав к пулемету, пнул ботинком толстого солдата, который в замазанных грязью очках ничего не видел. Должно быть, тот был вторым номером у пулеметчика. Толстяк вскочил и, подняв руки, что-то залопотал.

Степка, рассказывая, жестикулировал, повторял движения того неизвестного немца в очках. Было похоже, но Громов не смеялся. В груди налилось тяжестью сердце. Наплевать было на показушное кривляние Степки и на саднившую слева скулу, куда угодил кулаком германец в траншее. Не хотелось слышать о страхе какого-то немца-толстяка, взятого в плен и сегодня, видимо, расстрелянного в числе тех восьмерых. Мишка сам командовал расстрелом, сам стрелял, но при этом не должен был попасть в «своего», потому что пальнул мимо. Кажется, совесть могла бы успокоиться, но Громов страдал от кипящей вокруг злобы, уносившей и уносившей молодые жизни. Не радовало временное назначение вместо Быкова. В утренней атаке унтер-офицер погиб. Сразу вспомнились его успокоительные обещания обходчику в Вятке: «Вернутся, куды денутся». Самому Быкову уже не придется обняться с женой-казачкой… Господи! Да где же край невиданного горя? Во имя чего реками проливается человеческая кровь?

По мнению начальства, доброту и жалость должна была заменять абсолютная вера в замыслы генералов драться, не жалея жизни, за царя и отечество. Абсолютная вера почему-то увязывалась у Мишки с абсолютным злом, заполнившим людей. Его тяготили Степкины кривляния.

Громов встал, выходя из землянки, пнул по ноге Котова.

— Хватит болтать, — бросил резко и громко, — встанешь на караул в три утра, коли не устал.

Утром часть подняли и погнали на немца дальше. Обещанного отдыха у озера не случилось. В атаках Мишка опять бежал в первой цепи наступающих и снова брал в плен германцев. Но из расстрельной команды вышел — не выносило сердце пускать в расход беззащитных людей. Многие унтер-офицеры и солдаты его понимали, не только Громов сохранил на войне живую человеческую душу. Но командир полка, заподозрив в пермяке смутьяна, в унтер-офицеры производить его отказался.

Больше года еще воевал Мишка, мыкаясь по окопам, рвам, землянкам, теряя друзей-однополчан. Наконец в стране наступили перемены, позволившие однажды целому полку воткнуть штыки в землю. Бессмысленная война закончилась и для Громова, поскольку его рота одной из первых вылезла из окопов. Солдаты, матерясь, погрозили кулаком взъерепенившемуся было фельдфебелю и под раскаты майского грома двинулись в сторону железнодорожных путей, пролегавших в версте от передовой.

Впервые за военные годы Громов увидел сотни, а может, и тысячи счастливых человеческих лиц. Люди, двигаясь, обходили глубокие воронки на поле былого сражения. С неба то и дело доносились майские раскаты грома, но под их грозным гулом никто не бросался на землю. Солдаты, смеясь, подставляли под теплые дождевые струи свои заросшие щетиной щеки, а Мишка не мог поверить, что вместе со всеми уходил в мирную жизнь.