1940-Счастливый год Сталина - страница 52

'^>1.

5 августа Лукача допрашьаали целый день. Следователь попытал­ся в пос гедний раз заставить Лукача признаться в контактах с разо­блаченными в качестве «шпионов или троцкистов» членами партии и изобличить его во «фракционной деятельности». Вот как описы­вает этот допрос и домогательства следователя сам Лукач «"Я читал эти вещи, я вижу, что во время Ш Конгресса вы были ультралевым, го есть троцкистом" На это я ответил ему: "Итак, вы меня извините, но в этом у гверждении правильно тол! ко то, что ко времени III Кон ipecca я был ультралевым, но не соответствует действительности, что Троцг ий в то время был троцкистом, потому что тогда Троцкий поддерживал Ленина" После этого он спросил меня, кто же был тог­да троцкистом. Я сказал ему часть итальянских коммунистов, час гь

^>264 Ilse Siebert. Gesprath mit Georg Lukacs. In. Sinn und Form. 1990 Heft 2. S. 328 329польских коммунистов были троцкистами, из немецких коммуни­стов — Маслов, Рут Фишер, Тельман. Услышав от меня имя Тель­мана, этот малый покраснел, ударил по столу кулаком и сказал, что я лгу. На это я сказал ему, что нам не стоит вести разговор о том, что есть правда, а что ложь, и рекомендовал ему обратиться в свою биб­лиотеку, где есть протокол III Конгресса. Ему следовало прочитать выступление Тельмана, а также то, что ответил ему Ленин, и ему сле­довало также прочесть выступления Троцкого. К этому вопросу мы больше не возвращались»[217].

Но зато была предпринята еще одна попытка изобличения Лукача на основании «признаний» Тимара: «Напрасно вы пытаетесь выда­вать себя за коммуниста, марксиста. В теории вы были идеалист, а в области практики — оппортунист, фракционер. А попросту — вы были на службе иностранных разведок, шпион»[218]. Лукач еще раз признал свои ошибки периода до 1929 г. и настаивал на том, что с 1930 г. он стоит на позициях диалектического материализма и больше не имел ошибок в теории. Все это только отговорки, заметил следователь. Признание Лукачем постоянных ошибок и заблуждений указывает на то, что речь идет о «системе неправильных взглядов», которые легли в основу активной фракционной деятельности. Составленные Лукачем тексты автобиографий во время допросов на Лубянке ис­пользовались в качестве «доказательств».

Поскольку Лукач никогда не скрывал своих ошибок, следствие исходило из основного постулата о наличии «доказанной связи» ошибок в теории и неправильной практико-политической деятель­ности. В постановлении о прекращении дела de facto было призна­но, что следствию не удалось установить «ошибки в области теории» вплоть до 1940-х гг.

20 августа дело Лукача было закрыто. Лаврентий Берия утвердил это постановление 23 августа, после чего Лукач был освобожден из заключения 26 августа. В тот же день ему возвратили изъятые у него документы и ценные вещи.

В начале 1940-х гг. был арестован приемный сын Лукача Ферко Яносси, с которым он увиделся вновь только в 1946 г. Лукач «в не­котором роде выиграл его освобождение в карты. В 1945 г. Лукачу исполнилось шестьдесят лет, и товарищи по партии спросили, чего бы он хотел по этому случаю. Он глубоко вздохнул и сказал: "мое­го сына". "Мы попытаемся", — ответили они. Венгерский экономист, служивший у Сталина консультантом, сказал во время поздравле­ния: "Послушайте, товарищ Лукач, я посмотрю, что можно сделать по этому делу. Каждую неделю я играю в бридж с Берия, попытаюсь что-нибудь сделать для Вас". Через две недели он позвонил: "Това­рищ Лукач, я думаю, что вопрос будет решен, целый вечер я давал Лаврентию Павловичу выигрывать, и он пришел в такое хорошее расположение духа, что я смог попросить его посмотреть, что там с этим Ференцем Яносси — нельзя ли его выпустить? Он мне не совсем твердо, но обещал"»[219].

Георг Лукач избежал обычного в таких случаях исхода дела[220]. Райнхард Мюллер из гамбургского Института социальных исследо­ваний, впервые представивший в феврале 1999 г. в Берлине некото­рые из опубликованных документов, отталкивался от автобиографи­ческого очерка Лукача «Gelebtes Denken» («Пережитые мысли»), в котором Лукач в сжатой повествовательной манере и в подробных интервью описывает годы эмиграции с 1931 по 1933 г. в Берлине и пребывание в московской эмиграции с 1933 по 1945 г. «Здесь травми­рующий климат исчезает за избыточно перспективной тотальностью, которая [представляется] в таких формулах, как "счастье в катастро- фальный период"»[221]. В бюрократически заштампованной форме «документа для отдела кадров» некоторые написанные Лукачем в Москве «автобиографии» и другие документы из московского Архи­ва Коминтерна теперь раскрывают сокрытые биографические детали двойной эмиграции автора — в Берлине и в Москве. В дешифрован­ном виде тексты этих личных документов проливают свет на поряд­ки, царившие в системе господства и подчинения, в них отражены как общая практика регистрации и контроля в аппарате Коминтерна, так и поведение неоднократно одергиваемого еретика Лукача, вынуж­денного в тенетах сталинской бюрократии вести «своеобразную пар­тизанскую борьбу» за свои «научные идеи»[222].