1940-Счастливый год Сталина - страница 54

28 мая 1939 г. Вильгельм Пик обратился к Дмитрию Мануиль- скому по вопросу ареста эмигрантов: «5 апреля, по согласованию с товарищем Димитровым, я направил товарищу Берия письменную просьбу принять меня для беседы, в которой собирался обсудить с ним ряд случаев с арестом эмигрантов, в отношении которых я и дру­гие ответственные немецкие товарищи в Коминтерне убеждены, что они не виновны в какой бы то ни было преступной деятельности про­тив Советского Союза. Я передал ему список имен этих эмигрантов с приложением их характеристк. К сожалению, я до сих пор не по­лучил ответа на свою просьбу, хотя прошло уже почти два месяца. Поскольку я еще в середине апреля прошлого года с такой же прось­бой обращался к Ежову и также не получил ответа, то я хотел бы по этому делу обратиться к товарищу Сталину. Но, может быть, было бы лучше, если ты сначала переговоришь с товарищем Берия, хочет ли он провести такую встречу со мной или нет. Дело очень важное, и я прошу твой помощи»[228].

К числу первых, кто по-своему отреагировал на распространенное советским информационным агентством ТАСС 3 мая 1939 г. сооб­щение о смещении советского министра иностранных дел Максима Литвинова и его замену Вячеславом Молотовым, принадлежали вар­шавские банкиры. Многие сразу же начали сбывать польские активы. «В отсутствие графа фон Шуленбурга 4 мая 1939 г. Типпельскирх на­правил из Москвы следующую информацию о настроениях в столи­це: "Назначение Молотова комиссаром по иностранным делам с со­хранением за ним поста Председателя Совета Народных комиссаров броско подано в советской прессе в форме Указа Президиума Верхов­ного Совета от 3 мая". Сообщение об увольнении Литвинова вышло на последней странице в разделе "Хроника". Германское посольство в Москве сообщает далее: "Неожиданная смена вызвала здесь большую сенсацию, так как Литвинов находился в процессе переговоров с ан­глийской делегацией — по изоляции Германии. Советская пресса не публикует никаких комментариев. Комиссариат иностранных дел не дает представителям прессы никаких объяснений"»[229].

«Год прошел со дня моего ареста; при мысли об опыте, связанном со страшным поворотом в моей жизни, меня переполняют противо­речивые чувства. Мысль о том, что я выдержал эти испытания, сохра­нил свою честь, избежал самого худшего и остался в живых, напол­няет меня чувстовом гордости и счастья». Евгений Александрович Гнедин, зав. отделом печати в бытность советского министра ино­странных дел Литвинова был арестован 10 мая 1939 г. и подвергнут пыткам в печально знаменитых московских тюрьмах Лефортово и Су- хановка. Поскольку выбить из него признательные показания не уда­лось, смертный приговор был заменен на десять лет исправительно- трудовых лагерей. После 16 лет заключения Гнедин был освобожден и реабилитирован[230].

19 ноября 1940 г. Вильгельм Пик обратился к товарищу Георгию Димитрову с просьбой подумать о целесообразности встречи с члена­ми Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросу об освобождении невинно аре­стованных немецких коммунистов. «Но, к сожалению, недавно были освобождены только двое товарищей, в то время как другие товари­щи, за которых мы также ручаемся, остаются в тюрьме или рано или поздно погибнут в лагерях. Трудности, создаваемые руководством НКВД в деле освобождения товарищей, создают впечатление, что их выходу на свободу препятствуют другие причины, нежели коррект­ная проверка обстоятельств, при которых товарищи были арестованы и сосланы»[231].

Кто именно из политэмигрантов и технических специалистов по­падал в лапы НКВД, не было делом случая. Как правило, всегда ле­жали наготове соответствующие списки, составленные, в частности, Коминтерном. Арестованные НКВД члены КПГ, как правило, с одо­брения и по инициативе руководства германской Компартии сразу же исключались из партии. Напрасно родственники арестованных надеялись на помощь и поддержку со стороны своих товарищей. Бук­вально за ночь жены, матери и дети арестованных становились ни­кем. Вскоре за этим следовало увольнение с работы, старые знакомые переставали их замечать. Детям ставили в пример Павлика Морозо­ва, который в начале 30-х годов донес на своего отца, что тот кулак. Пресса широко популяризировала этот случай.