А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе - страница 43

— «Товарищам чекистам от сознательного рабочего завода «Каучук» товарища Луки Калистратовича Нифонова, — прочитал он. — Прошу обратить ваше большевистское внимание на происходящее в Молочном переулке в доме номер два, квартира семь. Там недавно открылась частная приходящая лечебница. На первый взгляд вроде бы лечебница лечебницей, а как присмотрелся — вижу: ходят туда одни господа «ваше благородие».

Мартын прервал чтение, посмотрел на Дзержинского.

— Точно сказано: господа «ваше благородие»!

— «Вот и обращаю я ваш чекистский глаз, — продолжал читать он, — на происходящую в Молочном переулке картину, откуда доносится контрреволюционный дух. А вы проверьте, чем там занимаются их благородия, потому что на больных они не схожи. К сему Нифонов Лука Калистратович, проживающий по той же улице, что и лечебница, только в доме № 1, напротив, и мне все видно».

— Займемся, — утвердительно кивнул головой Мартын. — Думаю, глаз рабочего не ошибся. Латыши говорят: «От людских глаз и на дне морском не скроешься».

С письмом в руке он вышел в коридор и сразу столкнулся с Яковом Петерсом.

— Я за тобой. Звонил старина Петерсон, сейчас примчится с каким-то очень важным сообщением.

Кабинет заместителя председателя ВЧК Якова Петерса помещался на том же этаже, что и кабинет Дзержинского. Комната была просторной, стояли в ней канцелярский стол, пять простых стульев, в углу узкая железная кровать и сейф.

Хотя оба они были латышами, слышали друг о друге давно, но познакомились лишь в семнадцатом после февраля.

Яков Петерс раньше Мартына попал в тюрьму и, выйдя на волю, должен был уехать из Латвии. Центральный Комитет предложил ему эмигрировать в Лондон и войти в состав заграничного бюро Социал-демократии Латышского края.

Когда после Февральской революции он вернулся в Петроград, ЦК направил его пропагандистом на фронт, в латышские стрелковые полки. В том, что большинство стрелков стало на сторону большевиков, была и его заслуга. Он был общительный, веселого нрава, жизнелюб, а выступая на митингах, которые в ту пору вспыхивали один за другим, споря с эсерами, меньшевиками националистами, умел их доводы превратить в труху — в смелкне, как говорили стрелки на родном языке.

Через полтора месяца после взятия большевиками власти Яков Петерс вошел в первый состав Чрезвычайной комиссии и стал первым заместителем Дзержинского.

У Якова высокий лоб, круглое лицо и широковатый нос. Что-то от мудреца, что-то от простого крестьянина. Одет был сейчас в белую косоворотку, подпоясанную пояском.

Только Петерс и Лацис сели у стола, как стремительно вошел Карл Петерсон — правительственный комиссар Латышской советской стрелковой дивизии, член Президиума ВЦИК. Ему уже исполнилось сорок, и он был старше многих своих товарищей. К тому же его глодал туберкулез горла. Но он и не думал сдаваться, напротив, как мог подчеркивал свою молодцеватость: всегда лихо закручивал усы, коротко стригся под бобрик, выправка, по солдатскому, определению, — словно аршин проглотил.

Он поспешно пожал руки обоим чекистам и, хотя Петерс предложил ему стул, не сел, взялся руками за спинку, словно взошел на трибуну.

— Я спешил к вам. Дело срочное и не терпит отлагательства! Враг не дремлет, нельзя дремать и нам с вами! В Москве готовится восстание. В нем примут участие тысячи и тысячи офицеров. Город собираются залить кровью — всех большевиков расстрелять, а чекистов, латышских красных стрелков повесить на фонарных столбах!

— Откуда это, Карл? — спросил Яков Петерс.

— Сегодня в Кремль к одному из командиров 9-го полка пришла сестра милосердия из Иверской больницы. Дочь рабочего-большевика, погибшего во время октябрьских боев. Хорошая знакомая нашего командира, которой, по его словам, можно полностью доверять. — На слове «доверять» сделал ударение. — Она красивая девушка, и в нее влюбился юнкер. Фамилия или кличка — Иванов. С группой офицеров, которые все до единого здоровы, как быки, он нелегально живет в Иверской больнице. А девушка, преданная революционному нашему делу, помнит, не забывает, кто лишил жизни ее родного отца. Может, этот самый юнкер и пустил пулю в родителя… Вот она и решила: пусть покрутится вокруг нее юнкер, зато она узнает, какую преследует преступную цель, скрываясь в больнице. Вчера узнала. — Решив, что его речь достигла кульминации, Петерсон резко повернул к себе сидение стула и сел на него верхом. — Вчера, — он понизил голос, — Юнкер говорит ей: «Умоляю вас покинуть Москву, чтобы сохранить свою драгоценную жизнь. Я дам адрес верных людей, там поживете с месяц и вернетесь». Что такое случится, не говорит. А ей это — самое главное, для того время на него тратила. Пустила в ход всякие дамские штучки — ревную, мол, и прочее. Он и выложил: крупная офицерская организация. Конспирация самая тонкая. Выступят в ближайшее время. О дне не знает, приказ поступит из штаба. Серьезного сопротивления не видят — у красных настоящей армии нет, но все же борьба будет, и поэтому он заботится о жизни любимой девушки.