А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе - страница 54

— Товарищи! Внимание!

Три музыканта разом оборвали мелодию. Перестали кружиться и парни с девушками.

— Поплясали, теперь послушайте немного. Веселье — штука хорошая, тем более после тяжелой трудовой недели. Но нужно и о главном подумать. Недолго подышали мы воздухом свободы, царские каратели схватили нас ра горло, а богатеи еще больше пригнули к самой земле. Никто нас не подымет, если не выпрямимся сами.

Мартына слушали внимательно. Были тут и хозяйские сынки, но их ошеломил неизвестный оратор.

— Танцуйте, развлекайтесь, это не чуждо природе человека. Мы, социалисты, боремся за лучшее, за веселое, за радостное будущее. Но само оно к нам не придет, хотя бы мы лбы разбили, молясь. Его нужно завоевать! За-во-евать!

Когда Мартын кончил, сын лавочника крикнул:

— Держи его!

Обычно Лацис не обращал внимания на подобные возгласы и уходил. Но на этот раз, возможно, повлияло присутствие Антонин, подошел к крикуну — высоченный, плечистый, пронзил взглядом.

— Попробуй! Нас не задержишь, не остановишь! — и спокойно вышел.

Второй раз они встретились в Риге на совещании. Антония была в городском платье и выглядела еще красивей и старше, будто целый год прошел после первой встречи. Должно быть, это городское платье подчеркивало ее тоненькую талию и высокую грудь.

Антония, увидев Мартына, бросилась к нему — его одного знала из рижских товарищей.

Несколько часов просидели рядом. Минут на двадцать покинул ее Мартын, когда выступал. Вернулся, Антония порывисто пожала ему руку.

— Как хорошо вы говорили!

Вскоре Мартын уехал из Латвии. В девятьсот пятнадцатом году, когда германцы подступили к Риге, в Москву эвакуировались самые крупные заводы, переехало много латышей. Неожиданно в университете Шанявского Мартына разыскала сестра Антонии. Он не переписывался с Антонией и, кажется, забыл о ней. Но она каким-то образом узнала, что Мартын в Москве, и попросила сестру передать ему, что приезжает и просит встретить ее.

— Обязательно! — заверил он.

В первое мгновение Мартын не узнал Антонию — из вагона вышла настоящая городская барышня. Они долго трясли друг другу руки, потом Антония сказала, что со своей бородищей он похож на Перкуна[8]. У нее оказался огромный чемодан, увесистый, как сундук.

Сестра Антонии встретила их возгласом:

— О, и жених, и приданое!

Эта шутка смутила Мартына. Антония, как ни одна другая женщина, волновала его.

Но вскоре его арестовали и сослали в Сибирь. А затем такие события… Эти два с половиной года — как два с половиной века…

И вот Антония стоит перед ним. Молодая, красивая.

Сзади к Мартыну подошел Иван Иванович-младший. Он решил, что товарищ Дядя заметил какую-то контрреволюционерку. Коротко шепнул:

— Что мне делать?

Мартына удивил этот вопрос.

— Что делать? Идти домой.

Тем временем на перроне становилось все меньше людей. Из вагонов выходили последние пассажиры. Антония повернулась, пошла в противоположную от Мартына сторону.

Теперь, действительно, нечего ему здесь торчать. А ноги словно вросли в перрон. Антония остановилась у паровоза и повернула назад.

Сам не зная зачем, Мартын направился ей навстречу.

Она увидела его, когда между ними было шага полтора.

— Мартын? Здравствуйте, Мартын! — протянула руку.

— Вы кого-то встречали и не встретили?

— Да, свою знакомую, но она почему-то не приехала. Я очень рада, что встретила вас.

— Спасибо. Я тоже очень рад.

— Правда?

— Вы это знаете, Антония.

— Что же я могу знать? Где вы сейчас живете?

— В Москве. С марта.

— Но разве вы сделали хотя бы один шаг, чтобы разыскать меня?

— У меня не было времени сделать полшага.

— А найдись время?

— Не могло найтись. И все же вы знаете, что я сказал правду.

— Да, — призналась она. И, словно оправдываясь, добавила: — Вы совсем не такой, как другие.

С вокзала Мартын собирался идти прямо в ВЧК. Да и что ему делать в это время дома? Дома он не жил, только приходил спать. Пришел, разделся, лег. Встал, оделся, ушел. Вот и все. Он называл это «мертвый антракт».

Однако Антония повернула в противоположную от Лубянки сторону, и Мартын, тот самый Мартын Лацис, который утверждал, что год складывается не из месяцев, даже не из дней, а из минут — так он их берег, — повернул вслед за ней, да еще спросил: нельзя ли проводить ее домой?