Абхазская повесть - страница 41
- И у вас не было желания встретить Федора, поговорить с ним, объясниться?
- Было, я звонила ему, но он вешал трубку.
- А вы, что ж, хотели чтобы он, как собачонка, побежал к вам?
Она посмотрела на Обловацкого.
- Да, хотела! Разве это противоестественное желание?
- Противоестественно ваше поведение! - пожал плечами Сергей Яковлевич. - Вы оскорбили хорошего человека, плюнули на него, а потом звоните ему для разговора. Ничего не понимаю!
- Вы не понимаете многого. Уж очень у вас все просто и прямолинейно. Черное и белое. Вот я у вас, наверно, черная? - горько сказала она.
- А вы думаете, я должен оправдывать вас? Ведь во всем виноваты вы сами! Хорошо, что Дробышев - крепкий человек, перенес свое горе. Видимо, товарищи поддержали, работа не давала времени ковыряться в открытой ране, Вы о нем подумали? Постигло его несчастье, один он. Ну, не один, конечно, не оставили в беде товарищи, а как дорого было бы ему присутствие близкого человека.
- Я бросила все и приехала сюда!
- И гордитесь этим. Вот, мол, какая я хорошая, благородная.
- Да не мучайте хоть вы меня! Знаю, все знаю, и если он простит, - только этого и хочу! - все исправлю. Теперь я умная.
- А если он останется инвалидом?
Неожиданно для Обловацкого она грустно улыбнулась.
- Это ужасно, что я так думаю, но все равно - скажу! Знаете, временами мне хочется, чтоб он остался калекой, - тогда бы он простил меня, я была бы ему нужна. - И увидев изумленное лицо Сергея Яковлевича, добавила: - Знаю, что это даже не глупость, а самая настоящая подлость, но я не могу больше. Идемте домой, а то я разревусь, как девчонка.
Всю остальную дорогу они шли молча. Проходя мимо ресторана, Обловацкий предложил зайти поужинать. Ей не хотелось есть, но мысль, что она сейчас придет к себе и останется одна, совсем одна со своими невеселыми мыслями, слезами и все время не покидавшим чувством страха потерять единственно близкого и дорогого человека, заставила ее согласиться.
Компания Жирухина по-прежнему сидела в центре зала, за столом, уставленном батареей бутылок. Не глядя в ту сторону, Обловацкий и Русанова пошли в угол, к большому открытому окну. Почти сейчас же к ним подошел официант с двумя бутылками «Букета» и поставил им на столик.
- Это зачем? - спросил Сергей Яковлевич. - Мы хотим ужинать, вина не надо.
- Это вам прислали, - наклонившись к нему, произнес официант и кивнул в сторону зала. Они посмотрели туда. Александр Семенович и его знакомые с бокалами в руках, стоя, кивали им. Надо было ответить. Обловацкий налил вино в бокалы, но в это время к столику подошел Жирухин. Его пошатывало. Отекшие багровые веки напухли, закрыв и без того узкие щелочки глаз. Придерживаясь за спинку стула, он поклонился и подчеркнуто церемонно поцеловал Елене руку. Из его длинной и не совсем связной фразы она поняла, что он и его друзья, кстати тоже москвичи, будут счастливы, если она и Сергей Яковлевич согласятся пересесть к их столу. Елена Николаевна хотела отказаться, но Обловацкий кивнул головой, и она согласилась.
Однако, садясь за стол Жирухина, она пожалела, что уступила. Мужчины (их было четверо) были полупьяны, назойливо вежливы и в то же время открыто, почти нагло, ее рассматривали. Она поняла, что Жирухин успел рассказать о ней, а возможно, говорил какие-нибудь пошлости. Елена Николаевна решила как можно скорее уйти от этих оскорбительных, ощупывающих, липких взглядов.
- Я только что рассказал своим друзьям о причине, заставившей вас приехать сюда, - сказал Александр Семенович. Все закивали головами. - Как здоровье вашего мужа?
- Он еще не пришел в сознание, - ответил за нее Обловацкий.
Официант принес на подносе несколько блюд. «Надо встать и уйти, немедленно встать и уйти» - решила она. Сейчас ее не пугало одиночество, даже если бы оно продолжалось вечно. «Все, что угодно, только не эти люди!» - думала она, разглядывая сидящих. Видя, как Сергей Яковлевич ест и улыбается пьяным репликам этой компании, она удивлялась своему легкомыслию. Как она могла поддаться минутной слабости и быть откровенной с малознакомым человеком? Ей казалось, что она вынесла на улицу свое самое святое, самое сокровенное, предала свою любовь. «Уйду, а он посмеется надо мной», - горько подумала она и поднялась.