Абрикосовая косточка / Назову тебя Юркой! - страница 57

Я смотрела на себя как бы со стороны, как бы просвечивала себя рентгеновыми лучами… Я старалась представить, что со мной происходит, и изучала все медицинские брошюры до мельчайших подробностей. Оказывается, ничего особенного. Для медицины всё очень просто.

Но когда меня тошнило или вдруг я хотела сладкого, потом солёного, кислого, я забывала таблицы из медицинской энциклопедии, беспокойное и в то же время тёплое чувство захлёстывало меня. Я поймала себя на том, что долго стою перед витринами детских магазинов, выбираю, какие распашонки, какое одеяло куплю. И люди меня не огорчали… Их печали и заботы казались такими пустяковыми. Всё ерунда, кроме того, что зреет во мне. Человек! Я могу дать жизнь человеку!.. Что там построить дом или сконструировать машину, я могу дать жизнь!

И я гордилась собой. Я казалась себе волшебницей из старой доброй сказки. Я была самая сильная на земле.

И Костя уже не огорчал меня. Но через минуту горькая обида на него побеждала всё. Я понимала, что теряю его с каждым днем, и это заслоняло то, что росло во мне. Я думала только о том, как поступить, чтобы Костя опять приходил на свидания, чтоб я могла прижаться к нему, а там хоть с моста в Неву, только чтоб вместе.

Надо было жить. Что-то нужно было предпринимать. Я оттягивала свой визит к врачихе…

И вдруг я подумала, что во всём виновата Паля. Если бы она пошла в Смольный, попросила квартиру, попросила то, что ей положено, у меня была бы комната, и Костя переехал бы ко мне навсегда, и не надо было бы звонить врачихе: «Извините, пожалуйста! Я зайду через три дня».

Конечно, всё из-за Пали. Ей-то ничего не нужно. Ей осталось жить совсем немного. Она свое уже прожила, родила двоих. Я должна добиться того, что положено. Мне казалось, что меня лишают каких-то прав.

В четверг, когда у бабушек банный день и Паля разводила в ванной хвойный экстракт, я залезла к ней в корзинку. Корзинка стояла под кроватью. Там лежали все её документы. Я взяла выписку о реабилитации и восстановлении партийного стажа, пенсионную книжку и грамоту Кисловодском райкома.

Хватит вполне, чтоб получить квартиру. Член партии с девятьсот десятого года. Стажа на пять человек…

В дороге я старалась не думать, что и как. Я знала, что получу свою комнату, что вырву её зубами, потому что была уверена, что её дадут и что доказывать право на получение жилплощади не придется. Бабушка, может, и обидится, бог с ней. Угомонится. Потом я скажу ей, почему мне нужна комната.

Я торопилась, точно боялась, что меня догонят и отберут документы, отберут моё счастье.

Я сошла с троллейбуса и направилась к знакомому по фотографиям зданию. Перед колоннами главного здания стоял памятник Ленину. Около памятника была группа иностранцев. Это были немцы. Двоё мужчин в темных плащах положили к ногам Ленина венок. На венке была надпись по-немецки.

И вдруг я поняла, что я не смогу подняться по ступенькам в бюро пропусков, что не смогу ничего потребовать…

Каждая колонна этого здания была мне знакома, как тогда на Валааме пруды или как «Травка» Шишкина, даже больше. Я знала, где я видела это здание. Не раз на экранах кино я была здесь с революционными моряками, здесь нёс караул мой дед, Паля здесь училась… Отсюда её исключили, когда она пришла с Дворцовой площади 9 января. У неё пальто было в крови. Рабочий её заслонил. Рабочий погиб, а бабушка осталась жива.

С этим зданием была связана вся моя жизнь, весь наш род, да и не только наша фамилия, весь род людской. И я не могла войти сюда, пускай с бабушкиными, но с чужими документами.

Я подошла к ступенькам и остановилась. Есть такие вещи и понятия, которые важнее личного. Ну что такое я или мой ребёнок, если он родится? Я не имею права идти в этот дом, дело не в доме, а в том, какой это дом, это уже символ, как герб, как гимн или знамя полка. Вот у отца в части около знамени фотографировали самых лучших бойцов. Потом я видела эти фотографии. В деревнях около образов висели они… И матери показывали на них и говорили: «Это мой сын…»

А сын на фотографии стоял подтянутый, в мундире и сам уже был символом. Я поняла, что, если протяну в бюро пропусков бабушкины документы, ну это вроде как бы у развернутого знамени полка вместо солдата сфотографировали меня. Отец мой был командиром полка. Но никогда бы не подумал сфотографировать меня около полкового знамени — я не имею права на это, потому что, если бы это случилось, это было бы кощунством, это было бы предательством, как раненого бросить в бою.