Аквилея - страница 22

Ну, тут надо еще видеть, как они его переодевают, с ужимками, с плясками.

И дальше, дальше этот переодетый повар ему пересказывает придуманное видение о споре Афины с Аресом, который, разумеется, заканчивается полной и окончательной победой богини премудрости. Стало быть, воину не быть женихом прекрасной девы, поскольку вся суть видения в том, чтобы вздорный Демарх выдал дочку за Херея.

— И все так просто?

— Ничуть! Демарх, как и свойственно суеверным людям, учуял подвох. Вот смотри, тут дальше…

Все на грани провала, ты же понимаешь. И тут Лахет падает на колени:

И тут, конечно, мнимая Афина дает ему все инструкции: не нужны ей никакие гекатомбы[36], а надо выдать девушку за правильного жениха.

— И в самом деле, забавно, — Феликс уже не просто улыбается, а широко смеется, — надо же, я и не знал, что Менандр так бичевал языческое мнимое богопочитание…

— Суеверия, друг мой, суеверия, стремление некоторых строить свою жизнь, исходя из внешних знаков, которыми всеблагие будто бы обставляют каждый наш шаг, словно больше им и делать нечего.

— Мне кажется, — медленно, с расстановкой проговорил Феликс, — ты гораздо ближе к принятию нашей веры, чем кажется тебе самому.

— Ну что ты, — теперь настала очередь смеяться Мутиллию, — ваша вера… ну посуди сам, не простовата ли она даже в сравнении с Менандром? Как это там у вас… Я ведь наизусть запомнил этот образчик: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды… и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью». Кому в голову придет наслаждаться таким чтением? Косноязычный лепет человека, который не может отделаться от этой своей водянистости и переливает ее из пустого в порожнее, не в силах подобрать ни одного нового слова. Нет бы назвать ее влагой, росой, бездной морскою, лазоревой глубиной…

— Истина не нуждается в украшательстве.

— Все равно, что сказать, будто мясо не нуждается в готовке — все равно, можно насытиться и сырым! Или что красавица не нуждается в одежде, ведь все равно…

Мутиллий попал в больное. Феликс не о Менандре собирался его расспрашивать — он хотел совета, которого боялся просить у Константа и которого так и не получил от Паулины.

— Раз ты все сводишь к этому…

Он помедлил, отпил уже остывший травяной отвар из своей чаши и все-таки решился начать.

— Мне нужен совет, друг. Я не знаю, как мне поступить. Мне нужен совет не знатока всех этих свитков, которые помещаются в твоей голове, а просто человека, с которым мы всегда друг друга понимали.

Мутиллий молчал. Это был тот редкий миг, когда он действительно слушал — именно в них и заключалась для Феликса главная ценность их дружбы.

— Я влюблен, мой друг.

На лице у Мутиллия не отразилось ничего, и Феликс слегка ужаснулся: неужели это настолько же очевидно, как и зимняя погода на улице? Он, поди, знает, и в кого? Да полгорода уже, похоже, знает.

— Вот представь себе, что ты влюбился в женщину или деву, которая… — Он давно подобрал эту аналогию, но чуточку все же робел высказать ее вслух. — Которая совсем не умеет читать. И даже не хочет, ну, по крайней мере, пока не хочет учиться. Для которой что Менандр, что Платон, что Гомер — пустые, никчемные имена. И ты не уверен, что тебе удастся ее переубедить. Что ты скажешь?

— Что я скажу? — в глазах у того забегали искорки, — Ну, мой друг, я бывал в таких ситуациях. И обычно я уточнял условия у владельца лупанария