Анка - страница 47
Павел смотрит на старух, хочет крикнуть им: «Неправда! От стыда сгораю я! Стыдно мне! Видите, горю? От стыда! От стыда!»
Но спазмы перехватили горло, затянули петлей. Рванул гайтан, покачал в руке сумочку, подарок матери, уронил на пол и поволок к дверям отяжелевшие, словно с раздробленными костями ноги. Старик поднял сумочку, вынул пожелтевшую от времени бумагу, истертую на сгибах, осторожно развернул ее.
«…Вернолюбезному нам преосвященному Игнатию Готфейскому и Кефайскому и всему обществу крымских христиан греческого закона всякого звания, всем вообще и каждому особо, наше императорское милостивое слово…»
Взглянул на вторую страницу.
«…Преосвященному митрополиту Игнатию по смерть его всемилостивейше препоручаем паству всех сих с ним вышедших и впредь выходящих из Крыма поселян, которому и состоять беспосредственно под нашим святейшим синодом…»
В конце грамоты: «Екатерина II».
Старик взмахнул веером бороды, поднял кверху глаза и, ткнув в морщинистый лоб три костлявых пальца, застыл в усердной молитве…
Солнце перевалило за полдень, близился вечер, а Павел без всякой нужды толкался по городу. Он исходил все улицы и проулки, спускался к морю, вновь подымался в город, присматривался к людям, магазинным витринам, будто кого-то разыскивал. У некоторых горожан и милиционеров Павел вызывал подозрение, и за ним следили до тех пор, пока он не скрывался из виду. Забыв о еде и отдыхе, он бродил от одной окраины города до другой, и, казалось, его хождению не будет конца. И только у реки, когда проходил мимо баркасов городских рыбаков, высматривая знакомых, Павел вздрогнул, замедлил шаги: его окликнули. Чья-то тяжелая рука легла ему на плечо, и он остановился…
У правого берега реки, устремив к небу пики высоких мачт, дремали перед вечерним выходом в море баркасы рыбаков-горожан. Забегавшие в устье шалые морские волны раскачивали их, теснили, били о берег, крутым обрывом спадавший ко дну. Посреди реки, беспокойно дергая якорную цепь, рвался на волю высокобортный двухмачтовый турецкий пленник «Зуйс». Это огромное парусно-моторное судно грузоподъемностью в тридцать тонн принадлежало турецкоподданному, контрабандисту Кадыж. Немало волн разбудило оно своей крепкой, закованной в железные латы грудью, не раз ускользало от сторожевых постов Черноморья и Азовья.
Снабженное двумя парусами и двухцилиндровым в сорок сил мотором, изготовленным на одном из немецких заводов, судно развивало такую скорость, что было совершенно неуловимо. Хозяин его Кадыж — красавец, высокого роста, в красной шерстяной с золотистой кистью феске на голове, державший в городе пивное торговое заведение, ежемесячно уходил в Константинополь, до отказа набивал трюм контрабандными товарами, прятал их за бортовыми переборками и смело пускался в далекий обратный путь к советским берегам. Как-то, по возвращении из Константинополя, его поймали в порту с шелками, конфисковали судно, закрыли лавку. Не согласившись с решением советского суда, Кадыж обжаловал его через турецкого консула. И вольнолюбивый «Зуйс», привыкший к буйному морскому простору, в ожидании вестей с родины томился в омертвелом покое речной теснины, прикованный прочной цепью ко дну.
Шли дни, проходили недели, месяцы, а Турция не отвечала.
Вернувшись с Косы, Жуков явился в рыбаксоюз, растормошил председателя:
— Положите конец этому безобразию! Преступно, дорогой товарищ, держать без дела такие суда, когда они позарез нужны рыбакам! Надо загрузить его работой! Передать артели и точка. Ведь оно в вашем ведении.
— Не можем мы поступить так, — возразил председатель. — Кадыж обжаловал решение суда, и консул отправил запрос своему правительству…
— Кадыж — преступник. Получил по заслугам, и душа из него винтом! Не понимаю, какие еще могут быть церемонии с ним?
— Не волнуйтесь. Запросили еще раз консула… Если через две недели не будет ответа, канитель эту прекратим.
— Две недели? — Жуков схватился за голову и вскочил со стула. — Две недели… — и, махнув рукой, торопливо направился к двери. — Волыним, товарищ!
— А может быть и раньше! — обнадежил его председатель. Он постучал карандашом об ноготь большого пальца, спросил: — Какой артели думаете передать «Зуйса»?