Аристотель и Данте открывают тайны вселенной - страница 18
— Конечно. Ты мне не веришь?
— Мне нужны доказательства.
Он сел в кресло и внимательно посмотрел на меня.
— Ты все ещё выглядишь больным.
— Спасибо.
— Может это из-за твоих кошмаров?
— Возможно.
Я не хотел говорить о моих снах.
— Когда я был маленький, я часто просыпался, думая, что мир исчез. Я вставал и смотрел на себя в зеркало. В моих глазах была грусть.
— Как и в моих.
— Ага.
— Мои глаза всегда печальны.
— Но ведь мир не исчез, Ари.
— Конечно, он не исчез.
— Поэтому не надо грустить.
— Грустно, грустно, грустно, — сказал я.
— Грустно, грустно, грустно, — сказал он.
Мы оба рассмеялись. Я был рад, что он пришел. За время болезни я очень ослаб и мне это не нравилось. Смех придал мне силы.
— Я хочу тебя нарисовать.
— А если я этого не хочу?
— Ты же сам просил доказательств.
Он протянул мне сборник стихов.
— Читай. Ты будешь читать, а я буду рисовать тебя.
Он стал осматривать все в моей комнате: меня, кровать, покрывала, подушки, освещение. Я чувствовал себя странно, неловко и некомфортно. Взгляд Данте был направлен на меня, и я не знал, нравится мне это или нет. Я точно знал, что чувствую себя не в своей тарелке. Но казалось, что для Данте я был невидимый. Его интересовал только его блокнот. И я расслабился.
— Только нарисуй меня красиво.
— Читай, — сказал он. — Просто читай.
Уже совсем скоро я забыл, что Данте меня рисует. Я просто читал. Читал, читал, и читал. Иногда я поднимал глаза, чтобы взглянуть на него. Но он был поглощен работой. Я прочел строчку, и попытался понять её: «звезды сделаны из того, что мы не можем удержать». Красиво сказано, но я не знал, что это значит. Обдумывая значение этой фразы, я уснул.
Когда я проснулся, Данте уже не было. И он не оставил ни одного наброска, которые он рисовал с меня. Он оставил только рисунок моего кресла. Это было идеально. Кресло на фоне пустой стены моей комнаты. Он изобразил даже послеполуденный свет, льющийся в комнату, тени, падающие на кресло, и придал всему этому такую глубину, что создавалось впечатление, что это что-то больше, чем просто неодушевленный предмет. От рисунка веяло печалью и одиночеством. Интересно, Данте передал свое видение мира в целом или так он видит мой мир.
Я долго разглядывал рисунок. Он меня пугал, потому что в нем было что-то правдивое.
Интересно, а где он научился рисовать. Я ему завидовал. Он умел плавать, рисовать, общаться с людьми. Он читал стихи, и любил себя. Интересно, как это любить себя. И почему одни люди не любят себя, а другие вполне собой довольны?
Я посмотрел на рисунок, потом на кресло. И тут я заметил записку.
Ари,
Я надеюсь, тебе понравился рисунок твоего кресла. Я скучаю по нашим занятиям в бассейне. Охранники такие придурки.
Данте
После ужина я ему позвонил.
— Почему ты ушел?
— Тебе надо было отдохнуть.
— Извини, что я уснул.
Повисла пауза.
— Мне понравился рисунок, — прервал я неловкое молчание.
— Почему?
— Потому что он очень правдоподобный.
— И это единственная причина?
— В нем что-то есть, — сказал я.
— Что?
— Эмоции.
— Расскажи мне, — сказал Данте.
— Это печаль. Печаль и одиночество.
— Это о тебе, — сказал он.
Меня взбесило, что он увидел какой я на самом деле.
— Я не всегда грустный, — сказал я.
— Я знаю.
— А почему ты мне не показал остальные рисунки?
— Не хочу.
— Почему?
— По той же причине, почему ты не хочешь рассказывать про свои кошмары.
ПЯТЬ
Грипп и не собирался отступать.
В эту ночь опять вернулись кошмары. Мой брат. Он стоял на другом берегу реки. Он был в Хуаресе, а я в Эль Пасо и мы могли видеть друг друга. Я кричал: «Бернардо, иди сюда!», а он только качал головой. Я подумал, что он просто не понимает и закричал на испанском. Мне казалось, что если бы я нашел правильные слова и сказал бы их на правильном языке, то он бы пересек реку и вернулся бы домой. Потом появился отец. Он и мой брат пристально смотрели друг на друга. На их лицах читалась боль всех отцов и сыновей мира. И эта боль была столь велика, что они разрыдались. Вдруг мой сон изменился, и отец с братом исчезли. Теперь я стоял на том месте, где только что стоял мой отец, а Данте стоял на другом берегу напротив меня. Он был без рубашки и босиком. Я хотел доплыть до него, но не мог пошевелиться. Потом он сказал мне что-то на английском, но я его не понял. Я сказал ему что-то по-испански, но он не понял меня.