Артем Гармаш - страница 58

— Пойдем, Грицько!

— Нет, подожди, — хмуро сказал Саранчук. — До каких пор ты будешь водить меня за нос?

— Я тебя… за нос? — насторожился Диденко, но сразу же свел все к шутке: — Это правда, нос у тебя ничего себе! Недаром тебя и женщины любят: есть за что водить. Идем! Идем! — И взял Грицька под руку.

— Нет, давай тут, сейчас! Что ты там начал про Орисю?

Диденко недовольно повел плечами, но ничего другого ему не оставалось. Криво усмехнувшись, сел на диван.

— Вот нетерпение какое! Ну что ж, давай так давай. — Он вынул портсигар, медленно закурил, собираясь с мыслями. И вдруг решительно поднял голову. — Это еще осенью случилось. Вымазали Орисе ворота дегтем.

Это была правда. Собственно, для полной правды, следовало тут же добавить, что жена Кондрата Пожитько вымазала дегтем ворота или стены хаты не только Орисе, но еще другой девушке и одной молодице — в общем, всем участницам драматического кружка ветробалчанской «Просвиты», которым по ходу действия приходилось с ее Кондратом целоваться на сцене. Это даже создало на время довольно-таки напряженное положение с женскими ролями в драматическом кружке. А что уж разговоров и смеху было — так и по сей день!

Но сказать Саранчуку всю правду вовсе не входило в планы Павла.

— Бред какой-то! — после долгого молчания отозвался Грицько. — Ворота дегтем! За что же это?

Диденко иронически хмыкнул.

— Разве ты не знаешь, за что девчатам ворота дегтем мажут?

— Бывает — сдуру, — сказал Грицько, и, как показалось Диденко, таким спокойным тоном, что тот даже растерялся от неожиданности. Ожидал ведь совершенно иного. Нет, тут уж не до юмора!

— Дай бог! — многозначительно произнес Павло. — Что я, враг ей? Думаешь, приятно было мне? Все же не чужие… Почти сестра… Ведь одну грудь сосали… Ты думаешь, легко мне было смотреть, слушать, как втаптывают в грязь ее имя? И из-за кого? Из-за Кондрата Пожитько.

— Чепуха! — вспыхнул Грицько. — Кондрат? Тот рябой? Да он и женатый к тому же. Вздор!

— Но ведь факт. На месте застукали.

— Что-что?

— Да нет, — спохватился Павло, не на шутку перепуганный тоном Саранчука и выражением его лица, — не их. Кондратову жену застукали. С мазницей. И как раз у ворот Катри Гармаш. Так и открылось.

— Что открылось?

Павло предпочел молчать. А Грицько не стал больше допытываться. Он сидел хмурый, молча курил. Вдруг бросил на пол окурок и, вскочив на ноги, прошелся по комнате из угла в угол. Наконец остановился перед Павлом.

— Так вот что я тебе скажу: глупости все это, недоразумение какое-то. Руку даю на отсечение.

— Блажен, кто верует…

— А ты? — И пристально посмотрел на Павла.

— А что мне? — равнодушно повел плечами Диденко. — Какое мне, в конце концов, до всего этого дело?

— А меня как раз интересует именно твое мнение как постороннего человека.

— На это я тебе, Грицько, так скажу, — осторожно начал Павло. — Если вообще о человеческой душе сказано, что она темный лес, то о женской можно иначе сказать: джунгли, где на каждом шагу подстерегает нас опасность — коварство, измена. Такова уж их природа женская. И никакими заклинаниями беде нашей, мужской тут не поможешь. Вот мой совет тебе: побереги руку, а то придется коротать тебе свой век калекой.

— А ну тебя к бесу! Все отшучиваешься! — горько вымолвил Грицько и снова заходил по комнате.

А Павло тем временем, как шашель дерево, точил его:

— Да и что ж тут невероятного, наконец? Что такое Орина? Женщина как женщина. И нельзя за это ее осуждать. Не будем уподобляться Кондратихе с мазницей. Мне-то, во всяком случае, никак не подходит эта роль — судьи. Сам, можно сказать, и послужил причиной всего этого.

Грицько так и окаменел перед ним.

— Как это «послужил причиной»? Чему причиной?

— Я шучу, конечно. Но тут есть и доля правды. Летом, когда я гостил у родичей, это ж я и организовал тот драматический кружок. Но разве я мог знать! А у них, как видно, с этого и началось. И не удивительно. Ничто ведь так не развращает молодую девушку, как сцена — безразлично, столичная ли это опера или просвитянский кружок, — эта повседневная игра в людские страсти, и преимущественно любовные. Сперва на сцене, под суфлера, на людях, а привыкнув — и вне сцены, украдкой от людей. На селе про Кондрата просто легенды ходят. Рябой, говоришь? Пустяки! Зато какая конституция богатейшая: настоящий племенной бугай!