— Ты как тут очутился? — В голосе штабс-ротмистра Бедряги сквозило любопытство с долей плохо скрываемого раздражения. Поставленный им караул, пропустил в лагерь незнакомого старика! Теперь от Давыдова жди нагоняя.
— Дело у меня здесь, — хмуро ответил дед, без приглашения усаживаясь у костра. Он смотрел в огонь и, похоже, объяснять свой визит не собирался.
— Какое ж дело у тебя к нам? У нас заботы ратные, а ты, поди, восьмой десяток разменял.
Послышались смешки. Старик и ухом не повёл.
— Какое, не твоя печаль. Не до вас мне. Своя у меня беда. Её и решать буду.
Брови у Давыдова сошлись на переносице.
— Своя, говоришь? Мы-то тут с общей справляемся. Или тоже в одиночку Наполеона на вилы поднять задумал?
В этот раз в его словах послышалось не добродушное зубоскальство, доставшееся Прошке, а холодная неприязнь. Никто не улыбнулся и из его окружения.
— Подожди, в силу войду, решу беду вашу, — невозмутимо, точно не смотрели на него десятки колющих глаз, ответил старик. — Сам решу. А за то останусь пока тут.
Денис Васильевич и Бердяга переглянулись. Во взглядах мелькнула догадка. Не всякий рассудок мог совладать с тяготами злой годины: голод, смерть близких, потеря нажитого каждодневным тяжким трудом. Снова саднящая память прописала до мелочей: разорённый дом, чадящая в студёном мраке лампадка, прижавшийся к иконе лбом сельский священник. Безумный попик, у которого Давыдов не так давно останавливался на ночлег. Видя чинимое басурманами надругательство над церквушкой, где служил без малого полвека, разумом батюшка помутился. С той поры слышится бедняге плачь спасённой им иконы Божьей Матери. Сам он над ней слёзы ронит, лик ей утирает, покоя найти не может. Какой ценой уберёг потемневший от времени образ Богородицы — Господу одному и ведомо. Её только и уберёг… Тут кто угодно умом тронется.
И это лишь один из тех, чьи слёзы, беспомощное бормотание или надсадный крик жили теперь в тягостных воспоминаниях и горячечных снах Дениса Васильевича.
Кто-то из несчастных рвался в отряд, сжигаемый больной, безотчётной ненавистью. Давыдов от сердца сочувствовал, но в свои ряды принимал лишь способных в праведной ярости сохранять здравомыслие.
Но что делать с пожаловавшим из лесной чащи стариком? Не бросать же на произвол судьбы. Да и, всё едино, увяжется. Такой не отступит, по глазам видно. А там, может, прибьётся к деревне какой. Угомонится.
Поразмыслив так, предводитель партизанского отряда спросил:
— Леса да дороги знаешь?
Дед утвердительно кивнул.
— Кто ж лучше моего знает?
— Вот и ладно. Путь указывать станешь. В сражения не возьму, не просись. А вот к котлу с похлёбкой поставлю. Нечего моим воякам силы на бабьи дела тратить, — Давыдов подмигнул товарищам. Те заулыбались. Старик равнодушно пожал плечами.
На вопрос, какого он роду-племени, новоявленный ополченец ответил коротко и не сразу. Покряхтел, точно вспоминая, наконец, буркнул:
— Архипом звали.
Сначала Давыдов странному старцу не доверял. Скрыто справлялся в деревнях, верно ли тот прокладывает путь. Старик неизменно указывал кратчайшую дорогу, зачастую неизвестную даже местным. В первый раз, уличив Архипа в том, что повёл он отряд по тропе, теряющейся, со слов местных, в непролазной трясине, Денис Васильевич не на шутку осерчал. Хотел, было, по закону военного времени наказать, да рука не поднялась. Тем более, что трое смельчаков вызвались конвоировать подозреваемого в измене по означенной тем дорожке. Никуда ему не деться! Коль почуют молодцы неладное, быстро воздадут предателю по заслугам. Давыдов, взвесив все за и против, согласился. Отряд двинулся к назначенному пункту по верной дороге, Архип с конвоем — по сомнительной. Когда партизанский отряд прибыл на место, четвёрка давно поджидала их там. В глазах Архипа Давыдов прочитал лишь скуку — ни обиды, ни горечи. Зато лица воинов озадачены были чрезвычайно. Все в один голос утверждали, что запримеченное издали болото, словно бежало от путников, швыряя под копыта их коней поросшую невысокой травой равнину. По ней группа без труда добралась до намеченной точки. Тогда-то впервые и прозвучало это слово — лешак. Давыдов, помнится, лишь посмеялся — ну и шутники эти гусары!