Атаман Метелка - страница 19
— Будь по-твоему, — решил Заметайлов, — навести графских наследников. И мне раз довелось встретиться с графом Владимиром Орловым. Да коротка была встреча…
В полночь двор графской усадьбы осветился огнями. Раздался крик дворни, откуда-то из ночной темноты надтреснуто звякнул колокол и разом смолк, будто кто-то огромной рукавицей прижал звон медной глотки.
Едва Заметайлов соскочил с коня, ему в руки сунули какую-то доску.
— Что это? — озадаченно спросил он.
— Святая икона и хлеб-соль вам, отцы родные, слуги царские, — радостно ответило несколько голосов.
— Спасибо, братцы, — глухо сказал Заметайлов. Он понял — их принимают за часть государева войска. Здесь не знают о поимке Пугачева.
Заметайлов хотел еще что-то сказать, но его увлекли подскочившие казаки. Загремели сапоги по двухмаршевой лестнице. Первая зала, затем вверх — новая лестница. Чугунная отливка раззолоченных перил, паркет полов, мрамор стен, зеркала, карнизы и бронзовые люстры, казалось, охладили пыл вбежавшей за казаками дворни, но Заметайлов повелительно махнул рукой:
— Ведите в графские покои.
— Там никого нет. Сам господин наш в Москве, — залепетал в дверях опочивальни комнатный лакей.
— А госпожа Штоль! Управительница! Сюда ее, стерву! — закричал пронзительно юркий мужичок в оборванном армяке. Он рванул вперед, отшвырнув лакея.
В неровном свете мигающих свечей огромная опочивальня казалась пустынной. На кровати лежало горой несколько подушек в тончайших белых наволочках с кружевными оборками. Темно-вишневое атласное одеяло, подшитое голландской простыней, свисало с кровати. Кровать была пуста. Но Тишка уже проворно обшарил все углы, заглянул под кровать. Он разбросал подушки, и все увидели сбившуюся в комочек женщину в ночной сорочке, с чепцом на голове. Кружевные оборки чепца закрывали лицо. Вперед выдавался лишь острый дрожащий подбородок. Мужик протянул руку и сорвал с головы чепец…
— Немка-то лысая… — ахнули в толпе.
Не над такой жалкой и перепуганной старухой хотели они вершить свой правый суд.
Все же Тишка протянул к ней руку, хотел стащить с постели, но управительница, словно загнанный хорек, дернулась головой к руке, пытаясь укусить. Тишка отдернул руку, хихикнул:
— Откусалась, стерва. Зубы-то на сластях проела!
И вновь злоба опалила мужичьи сердца. Множество рук вцепились в ненавистное тело, словно здесь, в этой ничтожной человеческой плоти, была запрятана игла, которая делала бессмертным Кащея — подневольную, постылую жизнь.
Заметайлов пытался унять мужиков, но те бросились к нему в ноги, стали просить:
— Батюшка-атаман! Дозволь порешить… Достойна смерти…
— Почему достойна? — спросил атаман.
— Изволь, батюшка, сам глянуть. Обсказывать дольше будем.
Заметайлова повели темным двором. Впереди кто-то бежал с фонарем. Тусклый свет выхватил из мрака обитые железом двери. Они вели в низкий кирпичный амбар. От спертого воздуха голова атамана закружилась. Усилием воли он стряхнул подступившую слабость. У стены заметались какие-то странные тени. Разглядел — исхудалые девки в белых рубахах. И лица их были белыми, и волосы, и даже цепи, которыми они были прикованы к стене, казались высеченными из алебастра. Перед каждой корыто, кадь с мукой, сито. Они сеяли муку, и это было настоящей мукой, ибо плохо просеянную муку не брали в зачет, а хорошо просеять во мраке было почти невозможно. В амбар за провинность сажали здоровых девиц, а через несколько месяцев на волю, вернее, на новое подневолье выходили белые тени. Для мужчин управительница нашла другое наказание — расчесывать гребнем шерсть на породистых суках и выискивать блох… Это уже после порки. Но не каждый эту порку выносил.
Заметайлова повели в сарай, где отлеживались на грязном веретье мужики, поротые доморощенными палачами… И еще куда-то повели, и еще что-то показывали, скользкое и липкое… Глаза застилал розовый туман. Ноги атамана обмякли. Тишка поддержал его, подскочили казаки.
— Нешто можно так больного таскать. Ведь он весь горит, батюшка-то. В постелю его… И все из-за лысой стервы… Лекаря сюда, лекаря… — матерились казаки.
Ничего этого Заметайлов не слышал. Зыбкая пучина охватила тело и понесла его по волнам давно ушедшего. Кажется ему, везет его старик старообрядец, везет по тряской дороге. Прыгает по кочкам тарантас, да так, что все внутри оборваться готово. А дорога длинная — ни конца ни края. Но вот тихо стало и жарко. Сидят они в бане вместе с купцом-старообрядцем. Нахлестывает веником купец разгоряченное тело и приговаривает: