Багровый хамсин - страница 15

Царица откинула назад голову. Из-под покрытых краской век мелькнул ее затуманенный страстью взгляд; между накрашенных кроваво-красных губ сверкнули блестящие зубы; драгоценное ожерелье сползло на ее плечи, открывая все еще молодую, красивую грудь.

Пенроирит наклонился к ней и припал губами к ее губам.

В памяти его пронесся легкий образ плясуньи Актис… Но он отогнал его, вдыхая аромат благовоний, которыми была умащена царица…

Фараон весело смеялся, слушая пересыпанную шутками речь Нерхеба. Он уже забыл о всех опасностях, грозящих его трону, и хохотал, как ребенок.

— Слушай, Пенроирит, — сказал он вошедшему писцу. — что рассказывает Нерхеб о недавнем пире в доме «хранителя нижнеегипетской печати» Бауэрдеда…

— Бауэрдед напоил своих гостей таким библосским вином, — говорил Нерхеб, — что Хамус — «хека» Бантата, приехавший к нему на праздник, упал под стол, как сгнивший лотос в воду… Собаки Бауэрдеда улеглись рядом с ним и положили голову на его толстый живот; они, верно, думали, что легли на подушку, набитую пухом попугаев… Хамус целовал собак в морды, надевал на их шеи венки из мирт и клялся, что это его жены…

— Хамус — мой верный слуга, — хохотал фараон, — я награжу его и сделаю своим «имахи» за его ненависть к пустой и полной чашам…

Слуга прервал веселый смех докладом:

— «Глаза и уши царя» просят позволения пасть к ногам «благого бога»…

Фараон недовольно нахмурил брови. Что еще нужно начальнику полицейской стражи?..

Вошел Сунаамон — «глаза и уши царя», как он именовался в своем титуле.

— Воззри на меня, пресветлый Ра, — начал Сунаамон обычную фразу.

— Что там еще случилось?.. — топнул ногой рассерженный фараон. — Небо упало на землю?.. Воды Нила утекли в бездну «Дуата»?.. Говори!..

— Нет, пресветлое Солнце, жизнь рожденных, небо и земля на своих местах. Но тебе лучше отменить сегодняшнюю соколиную охоту. Подлые рабы твои, каменщики с пирамиды, собрались у пилонов дворца, грозят нам кулаками и палками и ждут лицезреть твое восхождение.

— Отменить охоту?.. Зачем?.. Ради пыли у ног моих лишить себя развлечений, украшающих жизнь? Ты глуп, Сунаамон, ты глупее моей собаки, если даешь мне такой совет, не правда ли, Нерхеб?..

Нерхеб улыбался. Жизнь для него поистине была прекрасна, и он не видел в ней ни одного темного пятна.

— Боги благоволят к тебе, мой владыка, — сказал он беспечно, — и почему бы твоему сиянию не озарить рабов, жаждущих упасть ниц перед твоими стопами?..

— Видишь. Пенроирит, я был прав, когда говорил, что Нерхеб — мудрый советник… Я хочу доставить своим рабам счастье видеть меня… Готова ли барка с соколами?..

— Она ждет тебя, как покорная ослица, владыка Нехена и Буто…

Фараон вышел из дворца в сопровождении пышной свиты.

Толпа каменщиков по знаку начальника церемоний упала лицом в пыль дороги.

Фараон стоял перед ними, залитый полдневным солнцем, и улыбался. Священный «урей» горел огнем на его голове и слепил глаза.

— Чего хотят от меня эти люди?.. — спросил небрежно «благой бог».

Нугри поднял голову.

— Хлеба… — сказал он глухо.

— Только хлеба?..

Лицо фараона презрительно передернулось.

— Собаки думают только о еде, — шепнул он Нерхебу, — им недоступны высокие утехи…

Нугри подтолкнул соседей, и вся толпа, сбиваясь и перекрикивая друг друга, стала молить:

— Нас преследует голод, повелитель мира!..

— Нас преследует жажда!..

— Мы не имеем ни одежды!..

— Ни масла!..

— Ни рыбы!..

— Ни овощей!..

— Мы голодаем!.. Нам нечем жить…

Фараон наклонился к Нерхебу и, закрывая нос рукой, шепнул:

— Эти люди издают зловоние, мой друг, — я затрудняюсь слушать их просьбы…

Нерхеб улыбнулся, целуя его одежду, и ответил так же тихо:

— Вели отпустить им благовоний, владыка рожденных, пусть они умастятся ими, и тогда ты выслушаешь их до конца, не утруждая своего дыхания.

Фараон рассмеялся.

— Пенроирит, ты слышишь, какой совет дал благородный семер?.. Исполни так, и пусть эти люди расходятся.

И, не глядя больше на распростертую у его ног толпу, фараон прошел к пристани, где ждала его разукрашенная цветами и дорогими тканями барка с соколами. Пурпуровый навес над головой «благого бога» сверкал золотым узором на фоне ярко-синего неба.