"Батюшкин грех" и другие рассказы - страница 5

Мне не хотелось терпеть ни минуты…

— Да как же тут служить! — кричало все внутри.

Сзади хлопнула дверь. Обернулся. В валенках, теплом ватнике, закутанная в большой пуховый платок, вся в снегу и инее, вошла пожилая женщина. За собой она тащила санки, груженные чем-то тяжелым.

— Зоя! Я же тебе сказал, что на санях приеду и заберу! Чего ты надрываешься? — сокрушенно спросил староста и добавил, уже ко мне обращаясь:

— Вот, батюшка, в соседнем селе живет и по такому морозу и снегу на санках кирпич за два километра возит.

— Какой кирпич? — не понял я.

— Да старую пристройку у нас в хате разобрали, а кирпич остался, вот и вожу. Глядишь, и хватит на столбики для пола, — ответила уже Зоя, и добавила: — Благословите, батюшка.

Я молча смотрел на санки. На них было двенадцать кирпичей. Больше просто не вмещалось. Как не вмещалось и у меня в сознании то, что делала эта женщина и что заставило ее по балкам, снегу, в метель тащить этот груз.

Пока размышлял, зашла вторая заснеженная прихожанка, с мешком в руках. Поздоровалась, благословения попросила и вытащила из мешка валенки:

— Это, тебе, отец Лександра. Замерзнешь ты завтра на службе в ботиночках своих.

Первую литургию служил на следующий день. Вместе с утреней. В холодном храме было человек семьдесят. Почти все исповедовались и причащались. Когда причастил народ и на престол потир ставил, рука не хотела разгибаться. Замерзла. И не мудрено — в храме градусов десять мороза. Чуть не заплакал.

Вышел из алтаря, а меня бабушки окружили, чтобы спасибо сказать и уговорить:

— Ты, батюшка, не горюй. Сретение скоро, а там тепло, весна. Достроим мы церкву. Не бросай только нас…

И каждая к себе домой приглашает. Отобедать да согреться.

Вот тогда и дошло до меня, священника молодого да неопытного, кто такие жены-мироносицы. По Евангелию я о них, конечно, знал, но что наяву с ними познакомлюсь, не предполагал никогда.

У Петра Алексеевича радость. Внук приехал. Издалека. Из России. По расстоянию до степного донского городка совсем ничего: по прямой грунтовой дороге и пятидесяти километров не наберется, но граница нынче расстояние это утроила. Раньше Петр Алексеевич на мотоцикле почти каждую неделю к дочкиной семье ездил, и думать не думал, что между ними канаву межгосударственную пророют. Первые годы болело сердце по этому поводу, и в уме не укладывалось, что дети теперь иностранцы, но куда денешься? Значит, Богу так угодно, успокаивал себя Петр Алексеевич, но все равно, когда ходил к пасеке и видел зарастающую бурьяном прямую дорогу к детям, горько вздыхал и немного ругался.

Спросил у местного священника, грех ли это, что он власти раз за разом попрекает, а батюшка и сам в ответ вздохнул да пожаловался:

— Алексеевич, мои родители тоже там — «за рубежом» — пребывают.

Решили они с батюшкой вместе о вразумлении властей молиться. Какая с обид и обвинений выгода? Одно расстройство да осуждение!

И месяца не прошло с того решения, как дочка приехала и привезла телефон мобильный с российской пропиской. Из дому поговорить не получается, а если за ферму на курган выйти, то позвонить можно вполне свободно. Так, что теперь Петр Алексеевич в нарушители государственной границы себя зачислил. А как иначе? Разрешения ведь на телефонную международную связь у него нет, да и соседка Клавдия все попрекает:

— Ты, Петька, шпиён. Каждый день на курган ходишь и секреты наши за бугор передаешь.

Впрочем, на Клавдию Петр Алексеевич не обижался. Она хотя и с детства такая вредная, но сейчас без ее помощи тяжело бы старику пришлось. Уже почти десять лет, как Ганну свою Алексеевич похоронил и сам остался. В первый год, когда за тот же курган на кладбище жену отнесли, засобирался и он на этом свете не задерживаться. Не мила ему жизнь стала, а в дом, без детей и супруги, даже заходить не хотелось.

Вот тут-то Клавдия из горести и безразличия старика и вывела. Пришла как-то утром, порядок в хате навела да на него накричала, что, дескать, пасеку-то забросил, а это — грех великий, такую полезную для людей тварь божью оставлять.

Что такое грех, Петр Алексеевич знал, так как в Бога верил, в церковь ходил, дома вечером всегда лампадку у иконы зажигал и «Отче наш» вместе с «Да воскреснет Бог» обязательно читал.