Белая Русь<br />(Роман) - страница 21
Вечером подробно рассказывал Алексашка про то, что происходило в корчме.
— Как вошел капрал — подумал, что по мою душу. Ох и лютовал Жабицкий в Полоцке! Если уж попадал мужик в его руки, на доброе не надеялся.
— Нечто в одном Полоцке… По всей Белой Руси лютуют, — проронил сквозь зубы Шаненя.
— Как же очутился капрал в Пиньске?
— Рейтар привел. Если лютый он, у войта Ельского надежным псом будет.
— Значит, случай. Теперь с ним часто видеться буду. Да, слава богу, не знает меня.
— Это худо, — с сожалением заметил Шаненя, — знать должен…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Целый вечер просидел Алексашка на берегу Пины. Свежо возле реки, тихо. Вода в реке быстрая. Днем она кажется коричневой — много мелких болотных речушек несут свои воды в Пину. А вечером, под луной, вода черная, как сажа. И не блестит, не серебрится, как Двина в Полоцке. Идти вниз по Пине, а там по Струмени на барках и байдаках легко. Грести нет надобности. Русло глубокое, несет так, что поспевай веслом править. Только от комарья нигде спасения нет. Гудят и так жалят, что три дня волдыри не сходят. В такое тихое лунное время любит играть на воде рыба. Иная выскочит из воды, сверкнет чешуей, как молния, пролетит два-три аршина и уходит в воду. А бывает, что плесканет возле самого берега в высоких стеблях аира, и снова наступает долгая тишина. Рыбы в Пине и Струмени много, да ловить ее боязно: смотрят за рекой экономы пана Луки Ельского. Если поймают — не миновать плетей и клейма.
Второй день Алексашке нет работы — уехал Иван Шаненя за железом. Должен был вернуться еще к обеду, да задержался. Алексашка уже знает, что дормезы и дробницы на железном ходу Шаненя делать не будет. Не нужны они. Неделю назад отковали две оси для передков, несколько шворанов и поставили на виду, у дверей кузни: если придет кто, пусть смотрит.
Мысли Алексашки прервал далекий, знакомый голос Усти:
— Алекса-а-ашка-а!..
Приподнялся нехотя, отозвался:
— Иду-у!
Подошел к хате, во дворе увидал Устю.
— Соскучилась?
— Чуть не плачу! — фыркнула Устя. — Папаня приехал. Сказал, чтоб в кузню шел.
Возле кузни Шаненя распрягал вспотевшего коня.
— Едва дотянул воз, — жаловался Иван. — А дробницы словно пустые. Двадцать пять пудов железа запросто спрятались и не видать.
— Далеко брал?
— Далече… Давай снимем с воза, да побыстрее.
Железо перенесли в кузню и завалили мешками с углем. Потом присели на завалине.
— Как там Карпуха?
— Отходит помалу, ворочается. Но памяти все нет. Блестят глаза, смеется, говорит абы-что. Ни Устю, ни Ховру не узнает.
Шаненя долго сидел молча. Что думал — не говорил. Но Алексашка понимал: неспокойно на сердце у Ивана. В Пиньске назревают события, которые могут кончиться неведомо чем. В мужицких хатах впотай все чаще говорят о казаках, которые должны прийти на выручку от панского гнета, и будет на Белой Руси вольница, как на Дону. Но в разговоры эти мужики не верят. Иван Шаненя решил сходить к православному владыке епископу Егорию. Владыка увел Шаненю в свою опочивальню и до полудня просидел с ним взаперти. С гневом рассказывал Иван о том, что чинят, иезуиты. Епископ Егорий слушал, потупив седую голову, и губы его беззвучно шевелились.
— Знаю, человече, все знаю. И патриарху Никону все будет ведомо…
От Егория шел с легким сердцем. А теперь Карпуха разбередил душу снова.
— Пойдем-ка спать. Завтра на зорьке застучим…
На зорьке оба были в кузне. Шаненя приподнял горбыль, прижатый к крыше, и вытащил завернутую в тряпку саблю. Бережно вытер рукавом сверкающее полотно и, сжав деревянную рукоятку в широкой, сильной ладони, приподнял ее над головой.
Сабля была не длинная, с необычно широким полотном, вдоль которого от рукоятки и до носка тянулись две узенькие ровные полоски. Возле рукоятки — сверкающие медные усы. Таких сабель Алексашке не приходилось видеть, хоть в Полоцк разный чужеземный люд заглядывал: и свейские рыцари в латах, и немцы в шлемах со спускающимися забралами, и английские мушкетеры, и испанцы со шпагами… Кто носил эту? В каких боях сверкала она? Чью кровь отведала? Все было загадкой.
— Где такую раздобыл?
— Долгий рассказ. — Шаненя сосредоточенно рассматривал сверкающее полотно: не появились ли крохотные, предательские пятнышки ржавчины. — От деда досталась. Дед с Наливайкой ходил. А там, еще раньше, будто добыл ее в бою с татарами, что на Пинск набегали за ясыром и полонянками.