Белое и красное - страница 8

— Говорят, генерал-губернатор Тильц, бывший генерал-губернатор, — поправился он, злясь на себя за свою адвокатскую скрупулезность, — весьма прилично держался в критической ситуации. Пригласил представителей Городской думы, общественных организаций, бывших ссыльных в свой «белый дом» и сам сообщил о том, что в Петербурге свершилась революция. Я слышал это от своего давнего клиента, который был приглашен в губернаторский дворец как представитель Биржевого комитета. Он сказал, будто Тильц заявил, что готов служить новым властям. И даже, хотя трудно поверить в столь высокое благородство царского чиновника, вышел из кабинета, дабы собравшиеся могли свободно, без какого бы то ни было давления принять решение.

«Кто бы мог предположить, что здесь революция будет протекать столь спокойно, — подытожил адвокат. — В Петербурге лилась кровь, а у нас…»

— Честно говоря, дорогой мой, лично у меня к царю, да, пожалуй, и к его министрам, нет претензий, они пытались вести державу твердой рукой. Ведь Россия — это вам не какое-то там западноевропейское государство, которое, прошу прощения, можно пешком за один день пройти, она как-никак империя. Здесь надо править, а не философствовать. Что правили бездарно, по-дурацки, тут у меня есть претензии. Возьмите, к примеру, Тильца и то, что делалось у нас в Иркутске после первого марта. Выходит газета «Сибирь», все бросаются, раскупают, так как слышали, где-то что-то происходит, ведь живем-то не на Луне, хотя кругом тайга. Как-никак есть телеграф. А тут получается, что в России нет столицы. Губернатор запретил упоминать. Ни слова о том, какая там погода, молчок. Просто нет Петрограда и нет революции. Конечно, все на это обратили внимание, уж где-где, а в России, дорогой мой, умеют читать газеты — не только то, что написано, но и чего нету. Однако к чему это? Вижу, и у вас лежат номера «Сибири»…

Кулинский с трудом сдерживался, хотелось прервать доктора и рассказать, что творилось с ним в эти дни, полные неуверенности, самых разных слухов, дичайших выдумок. Но наблюдатель, вернее, свидетель, так он определил свою роль на данном этапе, обязан все видеть и все слышать. Необходима аналитическая работа ума. И при этом поменьше эмоций. Эмоции всегда подводили поляков.

— То, что произошло и происходит в России, еще никто не в состоянии оценить. Главное — кончился период нашей немощи. Вы, наверное, помните эти слова: «Россия сейчас напоминает Геракла в одежде, пропитанной кровью кентавра Несса. Она мечется в муках своего бессилия…» Пуришкевич. Такое только он мог сказать! И вот наконец Россия сбросила с себя одежду, пропитанную… Теперь она самая свободная страна в мире. Вы ведь видели, что происходило на Тихвинской площади.

— Должен признаться, — Кулинский воспользовался тем, что доктор наконец-то занялся чаем, — я просто поражен темпом, с каким Временное правительство реализует свою революционную программу. Ликвидированы корпус жандармов и охранка, открылись ворота всех тюрем, создана особая комиссия для расследования преступлений всех этих Горемыкиных, Протопоповых… Вот только нет пока никакой декларации по польскому вопросу.

— Это мелочь, — пренебрежительно махнул рукой Баранников. Манера поведения адвоката, его безукоризненный русский язык, да к тому же преклонный возраст доктора дали себя знать. Баранников совершенно забыл, с кем он разговаривает. — Это сущая мелочь, если иметь в виду масштаб событий и их последствия. Истории не известны события такого масштаба. Самое важное то, что теперь можно будет беспрепятственно мобилизовать все силы на борьбу с немцами. Франция и Англия понимают это, поэтому сразу признали Временное правительство.

— Без всяких оговорок?

Вопрос Кулинского не лишен был скепсиса. «Ты еще убедишься, дорогой доктор, что польский вопрос далеко не мелочь».

Перед уходом Баранников заглянул к больному. Вымытый Никитой, в длинной фланелевой рубахе адвоката, бывший каторжник выглядел довольно жалко. Доктор какое-то время вслушивался в дыхание больного. Прощаясь с Кулинским, уже в дверях сказал:

— Дорогой мой, вы можете спать спокойно. Думаю, ваш подопечный поправится.