Беседа о власти и доступе к властителю - страница 8

Ю. Но разве не великолепно, что мы сегодня проникаем в стратосферу, или в область ультразвука, или в космическое пространство, и что у нас есть машины, которые считают быстрее и лучше, чем любой человеческий мозг?

К.Ш. В этом-то слове «мы» и содержится суть вопроса. Ведь все это делает уже не человек как человек, а освобожденная им цепная реакция. Выходя за пределы физической природы человека, она трансцендирует также и любую межчеловеческую меру всякой мыслимой власти человека над человеком. Она опережает также соотношение защиты и повиновения. Власть, еще куда больше, чем техника, выскользнула из рук человека, и люди, которые с помощью таких технических средств осуществляют власть над другими людьми, больше уже не свои среди тех, кто подчинен их власти.

Ю. Но те, кто изобретают и производят современные средства уничтожения, ведь тоже только люди.

К.Ш. Также по отношению к ним власть, причиной которой они являются, представляет собой объективную, развивающуюся по своим собственным законам величину, которая безгранично превосходит весьма ограниченную физическую, интеллектуальную и духовную способность каждого отдельного изобретателя. Изобретая эти средства уничтожения, эти изобретатели одновременно неосознанно работают над возникновением нового Левиафана. Уже современное хорошо организованное европейское государство шестнадцатого и семнадцатого веков было искусственным техническим продуктом, созданным людьми и составленным из людей сверхчеловеком, который в образе Левиафана как большой человек, μἀχρος ἄνθρωπός, с огромным перевесом в силах противостоял производящему его маленькому человеку, отдельному индивидууму, μίχρος ἄνθρωπός. В этом смысле хорошо функционирующее европейское государство Нового времени было первой современной машиной и в то же время конкретной предпосылкой для всех последующих технических машин. Оно было машиной машин, machina machinarum, составленным из людей сверхчеловеком, который возникает в результате согласия людей и, все же, в тот же момент, когда он появляется, тут же превосходит любое человеческое согласие. Именно потому, что речь здесь идет об организованной людьми власти, Буркхардт и воспринимает это злом как таковым. Поэтому в своем знаменитом изречении он ссылается не на Нерона или Чингисхана, а на типичных современных европейских властителей: Людовика XIV, Наполеона и революционные народные правительства.

Ю. Вероятно, последующие научные изобретения смогут все это изменить и привести в порядок.

К.Ш. Это было бы хорошо. Но как они могут изменить тот факт, что власть и безвластие уже не противостоят сегодня друг другу и больше не видимы между человеком и человеком? Человеческие массы, которые чувствуют себя бессильно подверженными воздействию современных средств уничтожения, знают, прежде всего, то, что они бессильны. Действительность власти проходит мимо действительности человека.

Я не говорю, что власть человека над человеком это добро. Я также не говорю, что она зло. Уж тем более я не говорю, что она нейтральна. И мне как мыслящему человеку было бы стыдно сказать, что власть это добро, когда она принадлежит мне, и что она зло, если она в руках моего врага. Я только говорю, что она является самостоятельной действительностью по отношению к каждому, также по отношению к властителю, и втягивает его в свою диалектику. Власть сильнее, чем всякая воля к власти, сильнее, чем любая человеческая доброта и, к счастью, также сильнее, чем любая человеческая злоба.

Ю. Хоть это и утешает, что власть как объективная величина должна быть сильнее, чем вся злоба людей, которые осуществляют власть; но, все же, с другой стороны, остается неудовлетворительным, что она должна быть также сильнее доброты людей. Для меня это недостаточно позитивно. Надо надеяться, вы не макиавеллист.

К.Ш. Я уж точно не макиавеллист. Впрочем, сам Макиавелли тоже не был макиавеллистом.

Ю. Это для меня звучит слишком парадоксально.

К.Ш. Это весьма просто. Если бы Макиавелли был макиавеллистом, то он определенно не писал бы книги, которые выставляют его в плохом свете. Он публиковал бы благочестивые и поучительные книги, лучше всего «Анти-Макиавелли».