Большой дом. Пожар - страница 50
Слиман поправил тюрбан на голове и выпятил грудь. Он вновь взглянул на Ба Дедуша и, улыбнувшись, показал все свои зубы. Старик одобрительно крякнул.
Слиман начал петь, выставив локти и заложив руки за спину:
И повернулся вокруг собственной оси.
— Да нет же, не эту! — простонал сбитый с толку Ба Дедуш. — Не эту!
Слиман оставался глух к его мольбам. Он продолжал:
Выражение искреннего и глубокого огорчения появилось на лице Ба Дедуша. Слиман засмеялся и стал кружиться, притоптывая.
Старый феллах таращил на него глаза, а он продолжал хохотать.
Озадаченный вид приятеля окончательно развеселил Слимана. Он волчком завертелся на месте, скандируя припев:
Вдруг Ба Дедуш в свою очередь разразился громовым хохотом, от которого затряслось все его огромное тело.
— Ох, Слиман, ха-ха-ха! Поддай жару, Слиман, дружище! Эй вы там, держитесь крепче, черт вас возьми! — проревел он, указывая кулаком на фермы, притулившиеся в покрытой мраком долине.
Сильный запах исходил от полей, между тем как небо все более темнело. На смену нескончаемой дневной суете пришла холодная мерцающая ночь. И начала под звездами по заснувшей земле свое шествие в непроницаемое для взора грядущее.
Протяжные, грустные звуки раздались в ночном воздухе: другая песня донеслась издалека.
Слиман сразу перестал топтаться на месте. Он прислушался с жадным вниманием и даже позабыл о Ба Дедуше. Выражение его лица менялось… Он, казалось, вспоминал о чем-то, что ему никак не удавалось восстановить в памяти. Он еще подождал, не говоря ни слова, все с тем же сосредоточенным видом.
Так продолжалось несколько минут, пока тот же голос повторял свою унылую, хватающую за душу жалобу:
Это пел человек без жены и детей, одинокий человек по прозвищу Командир.
Горы плыли теперь в темноте. Сырость быстро поднялась из долины и укрыла ее ровной пеленой. Скоро все окрестности превратились в тихо колышущееся море тумана.
Слиман вздрогнул, хотя и не было холодно. Он немного выпрямился, потянулся и снова успокоился. Он закрыл глаза и опять стал прислушиваться, прислонясь головой к дереву. Ба Дедуш видел, как его грудь то поднималась, то опускалась, сильно выступавший кадык шевелился. Одной рукой Слиман ухватился за ветку; его губы слабо дрогнули.
До них долетал сквозь ночь далекий голос, словно бивший ключом из сердца гор. Он не умолкал ни на минуту. Повернувшись лицом к Ба Дедушу и спиной к долине, Слиман стал вторить ему приглушенным шепотом:
Песня душила его. Едва достигнув высокой ноты, он умолкал и в отчаянии качал головой.
Мелодия оборвалась, перейдя в жалобу. Ба Дедуш, наблюдавший за феллахом, понял, что в эту минуту его не следует тревожить.
Слиман горестно прижал руки к сердцу. Подняв глаза к небу, он широко раскрыл объятия, как бы желая принять в них весь ночной мир.
И тут же вызывающе выпрямился, с отчаянием втянул в себя воздух, яростно глотнул его и с силой выдохнул. Слегка дрожа, он согнулся против поднявшегося ночного ветра. Изо всех сил запел:
Теперь Слиман покачивался в такт модуляциям своего голоса. Можно было подумать, что все его тело поет. Он шатался словно пьяница под властью вина. Он смотрел то на прозрачный сумрак светлой ночи, то на непроницаемый мрак, окутавший холмы, и его лицо все время менялось — то взволнованное, то мрачное, то спокойное, то веселое.
Чувствуя странный озноб, Ба Дедуш опустил голову на грудь. Старый феллах не мог оторвать глаз от лица Слимана, он, как завороженный, следил за его игрой.
Неожиданно Ба Дедуш шагнул в темноту, напоминая собой согбенного великана. Его плечи опустились, спина все более горбилась. Он походил на чудовищное насекомое, готовящееся свернуться клубком. Бесшумно пройдя несколько шагов, отделявших его от Слимана, он выпрямился во весь свой внушительный рост.