Большой дом. Пожар - страница 58

Они вели себя смирно. Их ни в чем нельзя было упрекнуть. И все же те, другие, интересовались ими. «У нас ничего нет, — думали феллахи. — Вот наш рот. Мы зажимаем его рукой, чтобы ни одно слово не сорвалось с губ. Вот наша рука. Она открыта, в ней ничего нет. Это рука, протянутая в знак мира. Мы просили только одного — более справедливой заработной платы. Что ж тут плохого, если человек просит хлеба, всего-навсего хлеба? Разве плохо просить хлеба для детей? Разве наши дети виноваты, что часто плачут? И разве это по нашей вине? Взгляните, мы продаем свою силу всякому, кто захочет ее купить. В чем же тут зло? Кто хочет зла? Кто стремится к злу? Кто первый захотел зла? Вот наш рот — мы зажимаем его рукой».

Феллахи знали, что следует думать об этих арестах и что надо делать. Они ни о чем не сговаривались, но все получалось так, словно они уже давно сообща держали совет. Решение было одно — объединиться.

Они смотрели в полном молчании на удалявшихся под конвоем товарищей. Все были спокойны и знали, что надо делать, хотя и ничего не сказали друг другу. Нескольких секунд оказалось достаточно: они всё запечатлели в своих сердцах.

Арестованные ничего не ответили тому, кто дружески их окликнул. Надо понять, что значит быть арестованным. На их месте и вы поступили бы точно так же. Не каждый день честным людям приходится идти в ручных кандалах. Они не ответили. Ничего подобного с ними еще не случалось. Они не знали, что подумать, как поступить. Нельзя сказать, чтоб им было стыдно, чтоб они шли с опущенными головами. Главным их чувством было безмерное удивление. Вы ведь знаете, как строги власти, они так строги, что даже трудно себе представить. Поэтому никогда не знаешь, как поступить. Правильнее всего, конечно, было не отвечать, даже если бы это и задело их друзей. Достаточно двум мужчинам обменяться дружеским приветом, чтобы власти отнеслись к этому недоверчиво, подозрительно.

Вот почему пленники прошли, ничего не ответив. На всем своем пути они встречали то же самое сочувствие. Невозмутимые с виду феллахи и те были к ним дружески расположены и уже стискивали зубы от гнева. Арестованные нанесли бы им оскорбление, несмываемое оскорбление, если бы заподозрили их в трусости.

Жандармы шли, не глядя ни направо, ни налево. Они полагали, что ведут двух мужчин к себе, туда, где считали себя хозяевами. Однако среди полей, в деревне, в городе и даже в тюрьме — арестованные всюду оставались у себя. Их вели из одного места в другое, но они были в родном краю. Жандармы, конечно, этого не понимали. Они были здесь чужие.

Поэтому, возможно, жандармы так и держались. Вид у них был далеко не гордый. Но в чем же дело? Разве не на их стороне была сила? Да, но какая сила?

Когда эти два крестьянина были брошены в тюрьму, власти взяли под подозрение всех жителей Бни-Бублена. Они полагали, и не без основания, что эти люди действовали не в одиночку, не одни нарушали общественное спокойствие.

— Велико наше терпение! — воскликнул Сид Али.

— Жизнь покажет, что́ у нас изменилось, — сказал Ба Дедуш. — Разве был бы у нас такой разговор, если бы не случилось никаких перемен. Ну, скажите-ка: неужели ничего не изменилось?

Глядя сквозь полузакрытые веки на фигуру старика, казавшуюся черной на фоне яркого солнца, Маамар-аль-Хади нервно произнес:

— Мы хорошо говорим, все хорошо говорят… Даже Ба Дедуш. Только… Только надо быть осторожнее.

— Сердце у нас переполнено, — сказал Бен-Салем Адда, — вот почему мы и говорим. Каждый о самом для себя важном.

— Мы не знаем сами, что болтаем, — возразил Маамар. — А вовсе не говорим о самом важном. Мы говорим… говорим… Нам от этого становится легче, а может быть, просто так кажется…

— Все это довольно безобидно, поверьте! — сказал Азиз Али. — Такая слабость нам простится! Мы готовы также и действовать. И видим зло. Не хуже тебя, если не лучше. Ведь нам достается в первую голову. Кому же знать, как не нам? Но мы любим поговорить. Это не преступление, если не ошибаюсь, а вполне безобидный недостаток; ты должен нас извинить.

— А что мы, феллахи, знаем о добре, о зле? Нам кажется, что мы кое-что делаем и кое-чего стоим. Мы умеем ценить красивые речи, красивые слова, в особенности, если сами их произносим. Тут уж у нас начинает кружиться голова. А в сущности мы никогда многого не стоили…