Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши - страница 12

Женщина открыла глаза, глаза у нее были черные, красивые, глубоко посаженные, под густыми черными бровями, и внимательно посмотрела на Пинелли. Очевидно, его внешность внушила доверие. Женщина покачала головой и ответила:

— Им плохо... Если бы вы видели, какой там ужас. Живые и мертвецы вповалку, ампутируют руки, ноги без хлороформа, грязь ужасающая, у раненых нет ничего, ни бинтов, ни простыней, ни наволочек...

— Прошу вас, располагайте мной! Я не назвался... Этторе Пинелли, музыкант, преподаватель лицея Санта Чечилия и сопредседатель Общества классической камерной музыки.

Женщина улыбнулась. Пинелли заметил ее улыбку и смутился.

— Не могу похвастаться столь высокими званиями. Якоби-Толиверова, Александра Николаевна, русская писательница.

— Вы русская?

— Почему это вас удивляет? Многие русские люди душой с Гарибальди... Хотите помочь, синьор Пинелли? Нужны деньги, белье, платье... Сегодня же я объеду всех знакомых. Сделайте все, что сможете.

— Я соберу у друзей. И знаете что,—загорелся Пинелли,-—мы дадим концерт в пользу раненых, можно?

Александра Николаевна, казалось, его не расслышала.

— Там, у самой двери,— тихо сказала она,— молодой гарибальдиец. У него три пули в груди. Я потребовала, чтобы хирург извлек пули. Хирург пожал плечами: «Все равно умрет». Когда я шла назад, служители клали молодого гарибальдийца на операционный стол. И представьте, он пришел в себя, и, оказывается, все слышал. «Спасибо, синьора,—произнес раненый'—Меня зовут Джованни Джибелли... Пожалуйста, напишите братьям в Караваджо. Их зовут...»—дальше я не расслышала. Но хватит разговоров, за дело, синьор Пинелли!

Три дня прошли в хлопотах по сбору вещей и продуктов. Нагруженные, они отправились в казарму. У Пинелли не было пропуска, пришлось ждать у входа долго, более часа. Александра Николаевна вернулась оживленная и озабоченная, в руке она держала красную тряпку, окровавленную, грязную.

— Капля в море. Надо еще и еще... А знаете, молодой гарибальдиец Джибелли жив. И даже подарил мне свою красную гарибальдийскую рубашку. Вот... За дело, синьор Пинелли, за дело!

И еще несколько недель прошли для Пинелли в каком-то вихре. Музыкальные дела, которые он основательно забросил, заставили его на время покинуть Рим, о чем он виновато сообщил Александре Николаевне.

— Конечно, поезжайте. Вы очень мне помогли. Спасибо.

— Но я вас еще увижу в Риме?

— Не знаю. Приезжайте в Петербург.

— Приеду,—пообещал Пинелли. Но так и не приехал. Только передал привет через своего учителя Иоахима, который четыре года спустя вместе с Брамсом гастролировал в России. Получил ответный привет.

А с молодым гарибальдийцем Пинелли довелось встретиться. Однажды после концерта капельдинер доложил, что его спрашивает какой-то Джованни Джибелли. Профессор, а он уже был профессором скрипичной игры академии Санта Чечилия, не сразу вспомнил это имя. Улыбаясь, вошел молодой человек в скромной одежде рабочего. Они поговорили о прошлом, о казарме святого Онуфрия и, конечно, об Александре Николаевне.

— Иногда я получаю письма от русской синьоры, — сказал Джибелли.— Но редко. И я пишу, редко. Ничего не поделаешь — жизнь,— заметил он, словно извиняясь за себя и «русскую синьору».—Осталась память навсегда и ее портрет. Она подарила перед отъездом.

И профессор пожалел, что тогда не попросил на память портрет «русской синьоры».

...Как давно это было... Позднее он слыхал, что Якоби-Толиверова помогла спасти Кастелаццо, близкого Гарибальди человека, за что Гарибальди сердечно благодарил ее. Сейчас «русская синьора» — старая женщина. И жива ли она?..

Прозвенел звонок. Профессор вздрогнул и повернулся к классу. Черноволосая девушка вопросительно смотрела на него.

— Спасибо, Джулия. Попрошу тебя немного задержаться. Все остальные свободны до следующего урока.

В одно мгновенье скрипки были уложены в футляры, ноты — в папки, и молодые музыканты гурьбой устремились к двери.

— До свиданья, маэстро, до свиданья, синьор профессор!

Пинелли с доброй улыбкой наблюдал за привычной, суматохой. В начале своей педагогической деятельности профессор удивлялся и даже негодовал, наблюдай за трансформацией своих питомцев. Вот они, как ему казалось, благоговейно внимают божественной музыке. Но стоит только прозвенеть звонку, как одухотворенные художники мгновенно превращаются в озорных мальчишек и девчонок. Уже давным-давно профессор перестал этому удивляться; у детства и юности свои законы. И милая, талантливая русская девочка Юлия, Юлия Шухт… Только что она прекрасно играла Брамса, а сейчас украдкой обменивается знаками с подружками. Наверное, хочет сказать: «Не знаю, что это старику вздумалось, вы подождите меня, я скоро».