Бродячий труп - страница 9
Она продолжила, все еще улыбаясь:
— Конечно, мистер Скотт, вы можете попытаться силой надеть трусики на меня. Может, это и выручит. Я же буду сопротивляться и кричать, кричать, кричать. И когда они увидят, как я борюсь с вами в таком виде...
Она могла не вдаваться в детали. Поверите ли вы мне, что рот, наполненный горячей слюной, высыхает за какие-то три секунды? Я пытался проглотить ком в горле и чуть не проглотил язык.
Она меня достала!
Да, мне будет нелегко. Будет скандал, наверняка большие заголовки в газетах. Но я как-нибудь переживу это.
— Давайте, орите, — сказал я. — Когда затихнет эхо, я начну работать над вашим папочкой. Пройдет немного времени, и он будет гнить в Кью.
— Кью это Сан-Квентин?
Ага, она знала жаргон. Почему бы и нет?
Я начал вставать с пуфа.
Она не закричала. Пока. Взамен она сказала:
— В эту—то тюрьму вы и отправитесь, мистер Скотт. Мне только семнадцать. И они обязательно засадят вас в Сан-Квентин. Если папочка не убьет вас. И все остальные люди...
Она продолжала говорить, но я уже не слушал. На самом деле я пропустил почти всю ее тираду.
Как уже было сказано, я начал подниматься с дивана. Но только начал. В критический момент я замер в согнутом положении.
Медленно, но до меня дошло.
В действительности я услышал лишь «...надцать».
Девятнадцать? Нет.
Восемнадцать? Тоже нет.
Я замер в полусогнутом состоянии и попросил:
— Не кричи, Не произноси ни звука. Минутку. Сейчас я соображу. Но не кричи.
Семнадцать. Вот, что она сказала. Точно. В этом я был уверен в тот самый момент, когда она произнесла это слово. Но вся моя нервная система должна была восстановиться, прийти в себя, запульсировать вновь, прежде чем я осмелился бы посмотреть правде в лицо.
— Детка, — пролепетал я. — Именно детка. Тебе только...
— Семнадцать, — договорила она за меня. — Восемнадцать мне исполнится только через двадцать два дня.
— Великолепно. Замечательно. О, мама!
— Вы нормально себя чувствуете, мистер Скотт?
— Конечно. Никогда в жизни не чувствовал себя более больным, вот и все.
— Вы ведь против, чтобы я сказала папочке, что вы приставали ко мне?
— Пожалуй, да.
— Или рассказала это толпе? Или закричала?
— Да, разумеется, да, — я сделал паузу. — Ты же не захочешь, чтобы твой папочка убил меня или чтобы меня растерзала взбесившаяся толпа?
Медленно я вернулся обратно на пуф. Моя спина окаменела от слишком долгого стояния.
— Ладно, Зазу, — тупо проговорил я. — Я так полагаю: когда твой папочка откинет копыта, ты станешь бугром в его шайке.
— Возможно.
Она улыбнулась, а я нахмурился.
Ты, черт возьми, подумала обо всем, моя сладкая. Мне вот что пришло в голову: ты случайно не напала на бедного маленького мальчика.... А, забудь об этом. Мне совсем не нравилась ее улыбка. И не желал я этого знать. Я хотел мартини.
Мартини — Сивана. О ней я тоже мог забыть.
Моя жизнь превратилась в руины.
— Очень сожалею, мистер Скотт. Очень. Но я должна думать о папочке. Я очень люблю своего папочку, мистер Скотт.
— Да прекрати ты ради Бога звать меня мистером Скоттом! Ведь я же только что изнасиловал тебя, разве нет?
Она снова заулыбалась. Вообще она много улыбалась. Еще бы — она делала это за нас обоих.
— Так вы поможете? Поможете папочке?
Я посмотрел на обнаженную грудь Зазу и рассеянно проговорил:
— Знаешь что? Ты выглядишь гораздо старше семнадцати!
— Я начала развиваться, когда мне едва исполнилось двенадцать. Это меня жутко стесняло.
— Ага.
— Когда мне исполнилось четырнадцать, все старшие мальчики...
— Ага.
— Вы не поверите, сколько неприятностей это мне доставляло.
— Ага, — я походил на больного жука.
Конечно, размышлял я, это могло доставить невероятные неприятности Зазу. Но я мог бы поспорить почти на что угодно, что они не могли идти ни в какое сравнение с теми неприятностями, которые доставит мне она...
3.
Я сидел в своем «кадиллаке» со спущенными шинами рядом с «Джаз-вертепом», ощупывая шишки на голове и громко постанывая. Не из-за боли в голове и ребрах, практически во всем теле, а из-за мыслей о Зазу, вгрызавшихся в мой мозг, как термиты—людоеды.
И не только из-за мыслей о Зазу. Была еще и Сивана. Она больно измочалила мое ухо, когда я позвонил ей всего лишь с десятиминутным опозданием, чтобы отложить нашу игру в шарики из-за того, что я потерял свои шарики. Я узнал, что из себя представляет ирландско-египетский темперамент. Я правильно догадывался — в нем не было ничего приятного.