Частная кара - страница 11

А утром Стахов побежал в центральный гастроном и купил кота, точно такого же, как и прежний, но только с нагрузкой — пакетом залежавшихся конфет и пряников, которыми смело можно было мостить улицы...

Заверещал звонок. Вздрогнув, Стахов поднял трубку.

— Ты уже прилетел? — звонила Антонина.

— Да! Что с Алешкой?

— Не знаю-ю-ю, — она заплакала, — меня не пускают к нему.

— Где ты?

— В Центральной детской, — торопливо сказала она. — Он тут, — она овладела собой и больше не плакала.

— Я еду…

11. Николай Павлович разговаривал с Мердером, когда доложили, что Кущин доставлен во дворец.

— Отлично, — сказал государь и со всей официальностью добавил: — Доложи об этом генералу Чернышову... Нуте-с, — обратился к Мердеру.

Воспитатель цесаревича, затянутый в военный мундир, большелобый, с аккуратной ниточкой усов, с пышными, тщательно ухоженными бакенбардами, нравился Николаю. И он не жалел, что доверил воспитание сына этому пунктуально аккуратному человеку. Они говорили по-немецки, и Карл Карлович Мердер педантично, но с искренней заинтересованностью рассказывал об успехах и шалостях наследника.

Николай, занятый допросами, не знавший за прошедшие две недели ни днем ни ночью отдыха, почти не встречался с сыном, а потому и был рад каждому слову о нем.

Крупные глаза монарха, наследственно непроницаемые, то и дело покрывались влагой, и душа его трепетала от нежности.

Николай без памяти любил жену и эту невоздержанную юношескую страсть переносил на детей.

Он еще остро помнил восторг, его обуявший, при известии о рождении первенца. Без толку фланируя тогда по дворцу, гордый и счастливый, останавливал каждого и с фамильным достоинством, которое неожиданно возникло в нем, сообщал новость.

Дежурившему во дворце поручику Ростовцеву сказал:

— Служи хорошенько. Будь отменным слугой царю и отечеству и строгим отцом своим детям. Сколько тебе лет?

Ростовцев ответил.

— О, ты мог бы сейчас, как и я, держать на руках сына...

— Так точно!.. — рявкнул Ростовцев, пучеглазо и преданно уставясь в лицо Николаю.

— «Так точно»! — передразнил Николай и похвастался: — А у меня сын.

Карл Карлович Мердер, понимая, что государя ждут неотложные дела, все-таки не спешил, подробно описывая последнюю шалость цесаревича. Николай умилился. И, достав безукоризненно белый платок, отвернулся к стене, промокая слезы.

Круглые глаза Мердера были полны признательной и преданной влаги.

Отпустив его, Николай Павлович несколько мгновений посидел не двигаясь, приводя происходящее в нем в порядок. И когда флигель-адъютант неслышно появился из-за портьеры, убрал его жестом, давая понять, что ни в ком не нуждается и хочет побыть один.

Короткие мгновения покоя были необходимы, чтобы перейти от точной, все еще звучащей в ушах немецкой речи к обычному деловому ритму, который он задавал себе, самовозбуждаясь.

Эта страсть к внутреннему возбуждению и абсолютному покою снаружи была чертой его характера.

Пружинисто поднявшись с места, Николай Павлович как бы определил стройность и силу ног, поигрывая мышцами икр и бедер, обтянутых сукном военных панталон. Легким движением узкой, но ухватистой ладони поправил чуть подвитые и слегка напомаженные волосы, прошелся по кабинету хищным шагом рыси и, раздвинув портьеры на окне, долго смотрел в ночь, угадывая неясный свет звезд.

Снова было ненастье, и ушедший день чем-то напоминал тот, первый день его царствования. На дворе по-прежнему слякоть, а надо быть крещенским морозам.

«Значит, Кущин. Еще один из прошлого», — подумал Николай Павлович, припоминая свежо и остро давнюю обиду, нанесенную этим человеком. Так, скверный анекдотик из молодости. Чего не бывает? Другой бы и не обратил внимания, а больше — посмеялся над этим. Но Николай никогда не прощал даже самые незначительные обиды, причиненные ему. Каждую из них, рано ли, поздно, отмщал.

Услышав при первых допросах от Рылеева имя Кущина, монарх задохнулся от волнения, ощущая уже не давнюю обиду, а настоящую ненависть к этому человеку.

Такого он не испытывал, пожалуй, даже к тем, что стояли у памятника Петру — единственному, кому он хотел подражать, — бессмысленно и бестолково выкрикивая: «Да здравствует Константин!»