Четверо легендарных - страница 15

— Василий Константинович! — больше Томин сказать ничего не успел: Блюхер стиснул его в объятиях, да так, что в глазах потемнело. — Ну и силища!

— А знаешь, на гербе Ярославля изображен медведь, — серьезно сказал Блюхер, — это потому, что медведей много водилось когда-то в тех краях. Вот я один из них, ярославских медведей… — И вдруг рассмеялся задорно и весело.

И все-таки Томин сразу заметил, какие глубокие черные тени залегли у него под глазами.

«Устал главком», — подумал Томин. И тут же поспешил предупредить:

— Я ненадолго. Только заявиться…

— То есть как ненадолго? Когда же и поговорить, если не сейчас. Вот только минуту обождать придется, а потом мы соорудим чайку и поговорим! — Он крепко потер наголо выбритый затылок и принялся просматривать какие-то бумаги…

Томин прошелся по старенькому, с облупленной краской на стенах вагону. Подошел к столу — оперативные карты, испещренные пометками, книги. Перелистал некоторые из них. И вдруг увидел лежащую чуть поодаль маленькую книжонку. Она была раскрыта. «Стихи», — удивился Томин.

— С казанской поры пристрастился, — сказал главком, на минуту оторвавшись от бумаг.

А потом начал рассказывать о том, как после демобилизации из царской армии решил учиться. Да не просто решил, а чувствовал неодолимую потребность в этом. И каждый вечер после работы ходил в Собачий переулок к студенту-репетитору, А студент попался лихой: брался за одну зиму пройти полный курс гимназии. Зато уроки задавал без всякой пощады. Один за другим «исчезали» ученики, не выдерживая такой нагрузки. Только Блюхер выдержал: так велика была тяга к знаниям.

«Трудная» зима не прошла даром. Когда на заводе Блюхеру поручили обучать молодых рабочих — «горчичников» (так называли на Средней Волге городских бедняков), они долго не верили, что их наставник такой же рабочий, как и они.

— Неизвестно, чему я их больше учил: токарному делу или политграмоте, — улыбнулся Блюхер.

Он замолчал, очевидно что-то припоминая, и Томин решил, что наступило время поговорить о делах.

— Василий Константинович, вот я приехал…

— Хорошо, что приехал. Нам сейчас позарез хорошие командиры нужны. Поэтому и вызвал, — кивнул Блюхер, продолжая думать о чем-то своем. Потом нарочито грозно сказал: — Подожди с делами. Все дела да дела! — И, взяв из рук Томина книжку стихов, улыбнулся: — А это разве не дело? Я вот иногда чувствую — устал до смерти, надо бы поспать. А спать некогда, через час оперативное совещание или еще что-нибудь. И я принимаюсь за стихи… И всегда думаю: почему они так действуют на меня?

— Не всякие ведь стихи.

— Верно. Но ведь есть такие, что сразу за душу берут. Вот послушай…

Когда ординарец приоткрыл дверь в салон, он увидел, что главком стоит у окна и что-то горячо и громко говорит.

Ординарец подумал, что Блюхер отчитывает нового командира, и хотел уже осторожно прикрыть дверь, но вдруг понял, что главнокомандующий читает стихи.

Закончив читать, Блюхер улыбнулся и сказал:

— Вот сейчас в отрядах мы создаем школьные команды. Бойцы будут готовиться к боям и грамоте обучаться. И не только для того, чтобы газеты и политическую литературу читать. Но и стихи тоже! Иной раз они помогут понять то, что раньше невдомек было. Иной раз заставят помечтать о той жизни, за которую воюем. А без этого нам, Николай Дмитрич, никак нельзя!

Ординарец осторожно прикрыл дверь и схватил трубку надрывавшегося телефона.

— Главком занят! — строго сказал он. И, подумав, добавил: — Важным делом, без которого нам никак нельзя!

На окраине села гомонила и шумела толпа партизан. Одни расположились на склоне холма, под которым протекала мелководная речушка, другие сидели на перекладине изгороди, то и дело срываясь с места, чтобы принять участие в шумном споре.

В планах командования Народно-революционной армии особое место отводилось дальневосточным партизанам. Многочисленные партизанские соединения должны были стать частями армии, действовать, подчиняясь единому плану. Но для этого в первую очередь надо сделать их слаженными, организованными. А нововведения не всем приходились по вкусу.