Дайте мне лабораторию, и я сдвину мир - страница 12

III. Превращение самого слабого в самого сильного

Все, сказанное мной относительно примера, рассмотренного в первой части, приводит к более общему вопросу относительно лабораторной практики и значения микроисследований для понимания проблем «крупного масштаба», поставленных областью известной под названием Наука, Технология и Общество (НТО). Резюмируя сказанное во второй части, повторю, что социология науки с самого начала оказывается ущербной, вследствие того, что она, во-первых, безапелляционно принимает различие в уровнях или масштабе между «социальным контекстом» с одной стороны, и лабораторией или «уровнем науки» с другой; во-вторых, поскольку она не исследует само содержание того, что происходит в лаборатории. Я утверждаю обратное, а именно то, что лаборатории являются теми редкими местами, где различия в масштабе делаются неуместными, и где само содержание проводимых экспериментов может повлиять на структуру общества. Методологическим следствием этого аргумента, разумеется, оказывается то, что мы были правы, начав исследования с непосредственного изучения лабораторных практик и поиска социологических факторов в содержании науки (Latour and Woolgar, 1979). В этом заложен не только ключ к социологическому пониманию науки, связанной с лабораторными исследованиями, но также и ключ к социологическому пониманию самого общества, ибо именно в лабораториях производятся основные источники новых сил. Социологии науки не следует постоянно обращаться к социологии или социальной истории за понятиями и категориями с целью реконструировать «социальный контекст», внутри которого следует понимать науку. Напротив, настало время для социологии науки показать социологами и социальным историкам, как общество может быть скорректировано и реформировано через непосредственное содержание науки. Но чтобы сделать это, социологам науки нужно быть более решительными и не оставаться только на уровне лаборатории (ибо этого уровня не существует), гордясь тем, что, будучи внутри ее стен, они находятся там, где отношения внутреннего/внешнего меняются местами. Иными словами, поскольку лабораторные практики все время направляют нас внутрь и наружу, вверх и вниз, нам следует оставаться верными своей области исследования и наблюдать за исследуемыми объектами на протяжении всех их трансформаций. Это всего лишь хорошая методология. Но для того, чтобы сделать это и не потерять чувство реальности, нам необходимо более детально понимать странную топологию, представляемую лабораторными практиками.

Самой сложной проблемой при понимании этого позиционирования лабораторных практик является точное определение того, почему в лаборатории и только в ней создаются новые источники силы. Используя метафору рычага, этот вопрос можно сформулировать так: почему лаборатория является крепким рычагом, а не хрупкой соломинкой? Задавая этот вопрос, мы возвращаемся к проблеме понимания того, что было достигнуто в микроисследованиях науки. Эпистемологами было предложено много вариантов ответа до появления результатов исследований лабораторий. Утверждалось, что ученые обладали особыми методами, особым сознанием или, в более культуралистской форме расизма, некой особой культурой. Этот источник силы объяснялся в терминах чего-либо «особого», как правило, в терминах особых познавательных качеств. Разумеется, как только социологи пришли в лаборатории и принялись за изучение этих теорий о силе науки, «особые познавательные качества» сразу исчезли. В лабораториях не происходило ничего особого, ничего экстраординарного и ничего, имеющего отношения к познавательным качествам. Эпистемологами были выбраны неправильные объекты: они занимались поиском ментальных способностей и полностью игнорировали материальное окружение, т.е. сами лаборатории. То же самое произошло и с большей частью социологии Мертона. Никакие особые социологические отношения не были способны объяснить силу науки. «Нормы» исчезли также как «невидимый колледж» и «докапиталистическое определение долга» и оказались в состоянии неопределенности, при котором «фальсификация» и вопрос о «различии полов у ангелов» ушли на заслуженный вечный покой. Первые социологи делали те же ошибки, что и эпистемологи. Они искали нечто особое везде, кроме самого очевидного места: окружения (the settings). Даже сами ученые лучше многих аналитиков знают, в чем заключается их особенность. Пастер, к примеру, будучи лучшим социологом и эпистемологом чем многие специалисты, написал трактат по социологии науки, в котором просто указал на лабораторию, как причину появления у ученых силы над обществом (Pasteur, 1871).