Дела закулисные - страница 3

В августе 1965 года Франтишек поступил в гимназию «Над штольней», а в июне 1969 года уже сдавал экзамены на аттестат зрелости. На экзамене по произвольно избранному им самим предмету — а Франтишек предпочел историю — председатель комиссии, иначе говоря заместитель директора конкурирующей гимназии имени Яна Кеплера, поинтересовался, какую роль сыграли Габсбурги в чешской истории, чем нанес Франтишеку удар ниже пояса, поскольку сформулированного таким образом вопроса в экзаменационном вопроснике не было. Франтишек, однако, не посрамил чести своего второго полусреднего веса и, слегка наклонившись, словно боксер на ринге, выдал всю историю рода Габсбургов в сжатом виде. Начав с герцогов и эрцгерцогов, он прошелся по Рудольфу I, затронул раздел на испанскую и австрийскую ветви, не забыл Рудольфа II и его знаменитые коллекции, а также Фердинанда II и Белую гору, отметил Марию Терезию и прагматические реформы, кольнул Иосифа II и его так называемый просвещенный абсолютизм, а на десерт подал мексиканскую авантюру императора Максимилиана, завершив свой экскурс падением Австро-Венгерской монархии и Отто Габсбургом. Ошеломленный председатель экзаменационной комиссии вскричал: «Я полагаю, Махачек, вы пойдете на философский?!»

Но Франтишек, который не любил противоречить вышестоящим авторитетам и лгал лишь в случае крайней необходимости, на этот раз сказал правду: «Нет, пан профессор, я пойду на экономический».

Увы, все кончилось не философским и не экономическим, куда после выпускных поступал Франтишек, а театром; но тут необходимо сразу внести ясность — в театр его взяли не практикантом-актером, не помощником режиссера и даже не суфлером, ибо все эти должности требуют таланта или опыта, Франтишек же не имел ни того, ни другого, он стал монтировщиком декораций, или, как их называют в театре, монтом.

Случилось это вот как: весной 1968 года и до ушей Франтишекова папаши дошло наконец, что вокруг что-то происходит. В очереди за мясом пан Тихий, бывший владелец игорного зала «У желудя», шепнул ему, будто там, наверху, уже тянут из последнего и мелкие предприятия собираются вернуть частнику. Подобная возможность была на грани фантастики, но тем не менее папаша поверил. По зрелом размышлении он стал выделять из скромного семейного бюджета по сто крон в месяц на мультисервис, и в их двухкомнатной дейвицкой квартирке появился телевизор марки «Даяна». С его помощью папаша снова подключился к политической жизни (некогда он был членом Народной партии), не выходя, однако, за узкие рамки Муховой улицы и близлежащих питейных заведений. Теперь Махачек-старший, сидя за кружкой «Великопоповицкого козла» или «Пльзеньского Праздроя», произносил всякие-разные слова. Более того, однажды было замечено, что он, сидя за столом своей излюбленной пивной «В амбаре», грозит кулаком опущенным железным жалюзи на ее окнах и приговаривает: «Придется вам самим поднять эти решетки, не то заставим силой! И все дела!»

Эти слова определили судьбу Франтишека. Махачек-младший был обречен. В домкоме их порядком обветшавшего доходного дома нес службу некий пан Котятко, по совместительству юрисконсульт какого-то кооператива по использованию чердачных помещений под жилье. Сын бывшего владельца этого дома, он в том бурном шестьдесят восьмом исповедовал почти те же политические взгляды, что и Франтишеков папаша. Апрельские перемены, случившиеся без малого через год и вопреки всем прогнозам принесшие резкое изменение погоды, повергли пана Котятко в страшный шок и оглушили страхом. Подчиняясь инстинкту самосохранения, юрисконсульт Котятко настрочил письмо, хотя, естественно, его об этом никто не просил, и весьма оперативно отослал его в институт, куда поступал Франтишек. В письме в соответствии с истиной отмечалось, что Франтишек происходит из семьи классовых врагов, к чему он, д-р Котятко, от себя добавляет, что вышеуказанный абитуриент ни разу не продемонстрировал политической сознательности в той мере, чтобы рабочий класс мог ему доверять и дать в руки самое мощное оружие — образование.