Дела закулисные - страница 4

Однако внезапно пробудившаяся и неумолимая бдительность и энтузиазм не спасли автора заявления от заслуженного вышибона с должности юрисконсульта, зато Франтишеку надежно перебили хребет. Было это, скажем прямо, не слишком справедливо, так как Франтишек против рабочего класса ничего не имел и, будь на то его воля, вывешивал бы Первого мая на окнах соответствующие лозунги, и не только в шестьдесят восьмом, но папаша, который в свое время запретил ему даже вступить в пионеры, этого ему просто-напросто не позволял. Франтишек, правда, хорошо учился, показывал отличные результаты на добровольных субботниках — «Даешь Прагу еще более прекрасную!», но этого сочли недостаточным для поступления в институт и вполне достаточным для монтировщика декораций, или, как принято говорить на театре, монта. Все, как видите, зависит от точки зрения.

— Что делать-то умеешь, парень? — гаркнул старший машинист сцены пан Кадержабек, к которому Франтишек явился первого сентября шестьдесят девятого, держа в руке газету с отчеркнутым карандашом объявлением. — Ну, скажем, держать баланс сможешь? — И, заметив полное непонимание в его взгляде, похлопал Франтишека по плечу. Это была первая рабочая рука, с которой тот пришел в соприкосновение. Приподняв шестиметровое полотнище, изображавшее стену мастерской с окном — декорацию из оперы Пуччини «Богема», бригадир показал на другой ее конец и сказал — Давай, друг, правой приподними, левой поддерживай и двинули вперед!

И они двинули вперед.

Но едва они выбрались из кармана — длинного коридора, соединявшего закулисье с примыкающей к нему специальной театральной автостоянкой, — легкий, скорее еще летний, нежели осенний, ветерок уперся в высокое полотнище, перевернул стену мастерской из оперы «Богема» вместе с окном, будто страничку любовных виршей, и Франтишек, вцепившийся клещом в ее край, взлетел следом за ней на воздух. Впрочем, земного притяжения ему перехитрить не удалось, так что в конце концов он приземлился на тонком разрисованном полотнище, не способном смягчить твердости тротуара.

— Вот видишь, парень, — сказал пан Кадержабек, помогая Франтишеку подняться и ощупывая шишку величиной с яичный желток на его лбу, — по этому же принципу действует парусник. — И пан Кадержабек блаженно улыбнулся, обратив взгляд куда-то вдаль, как будто видел там подернутую легкой рябью гладь Махова озера. — Я всегда мечтал стать моряком, да в общем-то я и есть моряк. Эти кулисы и декорации — наши паруса, а сцена наша палуба. И управлять поворотным кругом куда как больший фокус, нежели крутить штурвал корабля!

После этой тирады пан Кадержабек вернулся взглядом к Франтишеку и, критически осмотрев его с головы до ног, добавил:

— Валяй домой, попроси у мамы старые отцовские штаны и пиджак. В четыре ровно чтоб был на месте. И гром меня разрази, если я не сделаю из тебя настоящего монта!

Вот вам и все собеседование.

Первым спектаклем для Франтишека стала знаменитая трагедия Шекспира «Макбет», которая, так же как и «Гамлет», «Отелло» и «Король Лир», почти не сходила с репертуара театра. Великая драма страстей, жажды власти и больной совести и вместе с тем один из труднейших спектаклей, если говорить о постановочной части.

— Ну дак как, студент, неужто ножки заболели? — крикнул Франтишеку старший машинист сцены пан Кадержабек, пробегая мимо с двадцатикилограммовой частью декорации на плече, и Франтишек, ноги которого действительно гудели от всего этого бутафорского великолепия, стиснув зубы, поднялся со свернутого в рулон задника, куда завалился на полминутки передохнуть, и отрешенно кинулся к казавшемуся бездонным чреву трейлера.

В тот первый день, когда Франтишек поднялся «на подмостки, кои есть не что иное, как целый мир», три часа кряду ставили декорации для «Макбета» и, лишь окончив работу, отправились в душевую, где, смыв с себя пот и пыль кулис, принялись ладить причесочки с пробором à lа Родольфо Валентино или начесывать челки à lа Ринго Стар — каждый в соответствии со своим кредо и годом рождения, — после чего уселись кто за карты, кто к телевизору, а кто двинул в театральный клуб.