Дела закулисные - страница 8

— Ну а ты, малый? Не желаешь попытать счастья?

Подчиняясь первому властному импульсу, Франтишек вывернул голову, тщетно высматривая, к кому относится этот призыв, но, когда наконец до него дошло, обреченно вернул ее в исходное положение, с некоторой робостью, но все же сопротивляясь укоризненным взглядам Тонды.

— Я?.. — переспросил он.

— Ты, ты… Даю сорок пять градусов форы, — ответствовал Тонда ободряюще, открыв в ласковой улыбке два ряда крепких белых зубов, которыми запросто перекусывал цепочку карманных часов.

— Что ж, ладно, — вздохнул Франтишек, который вообще не мог никому ни в чем отказать, а тем более Тонде Локитеку, подчинив ему себя с первого же дня знакомства.

Франтишек перебрался на противоположную сторону стола, уперся локтем в стол, как это делали Тонда и его соперники, переплел свои тонкие пальцы, почти утонувшие в его лапище, с его пальцами и привел руку в боевую готовность. Лишь половина прямого угла оставалась Тонде, чтобы удержаться в славном звании силача милостью божьей. Ни у кого не было ни малейшего сомнения в исходе действа, да и Франтишек не строил никаких иллюзий относительно собственных шансов на успех, однако готов был выложиться до предела, лишь бы не остаться должником своего друга и учителя.

— Ну, кто ставит на меня? — громко выкрикивал Тонда и с едва заметным усилием тянул руку Франтишека миллиметр за миллиметром вверх. Или, может, вы мне не доверяете?

В ответ на его слова на стол посыпался дождичек десятикроновок и двадцатикроновок и даже легла одна зеленая стокроновая купюра. Банк держал Ладя Кржиж, которому достаточно было лишь единожды глянуть на участника пари, чтобы навсегда запомнить, кто и сколько поставил. Впрочем, ставили только чужие, монты дали задний ход и лишь ободряли Франтишека возгласами вроде: «Не дрейфь!» и «Всыпь ему по первое число!» — ибо болеть следует за слабейших.

Подобные выкрики действовали на Франтишека, как бальзам на раны. Еще никто в жизни за него не болел, еще никогда в жизни он не был в центре внимания таких интересных и сильных парней. Все его прежние схватки и бои были мизерны и ничтожны, и потому Франтишек вложил в эту дуэль всю душу и всю силу без остатка. Он истово отжимал руку Тонды, словно ставкой была жизнь, и — о чудо! — рука Тонды замерла, остановив свое продвижение, качнулась и сначала почти неуловимо, а потом все явственней и явственней стала терять завоеванные миллиметры.

— Вот это да! Вот это дела! — орали монты. — Не сказать, что такой уж силач, но стоит троих! Жми, Франтишек, не давай ему продыху!

Перед глазами Франтишека уже крутились огненные колеса, в голове взрывались фейерверки, спину пронизывала боль, словно это его, а вовсе не Иисуса Христа приколачивали к кресту. Но прежде чем он рухнул в муках, сознание его успело зафиксировать оглушительные вопли восторга. Франтишек покинул отверстые врата вечности, в которые уже стучался, пришел в себя, глянул — и не поверил своим глазам: медвежья лапа Тонды, опрокинутая и покоренная его ручкой, похожей на ручонку маленького Моцарта, которому в детстве не раз приходилось помогать ей своим носом, столь мал был ее предел, — лапа Тонды, побежденная и беззащитная, лежала на столе. Над ней склонилась его голова, склонилась как над неким незнакомым и загадочным предметом. А Ладя Кржиж тем временем сгребал ставки и выплачивал выигрыш единственному игроку, который осмелился поставить на Франтишека, — старому подслеповатому церковному служке из Тынского храма, состоящему сторожем при гробнице Тихо де Браге.

— Во, где все это у меня сидит! — заявил Тонда смятенному и взволнованному обществу и резанул ребром ладони по тому месту, куда устремлял свой меч кат Мыдларж во время казни чешских дворян-оппозиционеров. — Ладно, я пошел… — сказал он, явно разочарованный и обозленный столь неожиданным и унизительным поражением, и, поднявшись, двинулся к двери.

Вслед за ним поднялись почти все монты. Ладя Кржиж заплатил по счету за себя и за Тонду, схватил Франтишека за плечо и молвил тоном, не терпящим возражения:

— Давай двигай!

Говоря честно, у Франтишека такое обращение особого энтузиазма не вызвало. Разве так обращаются с победителями! Но привычка — это железная рубаха, и он послушно поплелся вслед за остальными.