День милосердия - страница 18

На другой день он явился к нам домой. Был смущен, сдержан, даже молчалив. Мне показалось, что он переживает свое хамство, но меня это уже не интересовало. Я весь вечер сидела в кресле и читала, а он перебирал пластинки, ставил только классику. Потом вдруг сказал: «Давай поженимся. У меня приличная комната на канале Грибоедова, сто восемьдесят в месяц и никаких иллюзий. Все равно придется за кого-нибудь выходить, а я не хуже других». Я не шелохнулась, сделала вид, будто дремлю. Я и на самом деле была все время в каком-то полусонном состоянии. «Пойду сообщу твоим предкам», — сказал он и вышел из комнаты. Для родителей это, видимо, не явилось большой неожиданностью — ведь мы с ним с первого класса ходили держась за руки и он вечно пропадал у нас целыми днями. О чем они там говорили, неизвестно, но когда Алик ушел, то они оба, отец и мать, заговорили сразу о практических вопросах: когда и где проводить свадьбу, кого приглашать и о прочей чепухе. Они вообще у меня практические люди: мама — хирург, не терпит сюсюканья, папа — юрист, тоже не привык миндальничать. Мама сказала, что раз уж они живут, то есть мы, то пусть женятся и живут по-человечески, а не прячась по каким-то сомнительным комнатам. Отец не возражал. Да, так вот, они обсуждали эти практические вопросы, а у меня все дрожало от обиды. Ведь даже не спросили, люблю ли его, хочу ли за него — сразу поверили ему, а он — ничтожество. Значит, все равно, за кого я выйду замуж! Я ничего не стала говорить, быстро оделась и ушла. Несколько часов пробродила по городу и уже далеко за полночь очутилась на Московском вокзале. Вот тут-то и наткнулась на объявление: требуются проводники. Вот, решила я, в этом мое спасение — буду ездить! Пошла домой, надо же было предупредить родителей и собрать вещи. Возле дома меня поджидал отец. Издали он похож, знаешь, на молодого пижона: стройный, подтянутый, модные баки, сзади грива, полупальто с широким поясом. Вблизи же совсем другое зрелище: пенсне, морщины, бледное лицо и — ни радости, ни раздражения, одна усталость. «Почему так поздно? Мы волновались», — сказал он своим обычным голосом, не выражающим никаких эмоций. Я, помню, фыркнула на слово «волновались». Видно, ему трудно было говорить, но он все же сказал: «Что поделаешь, мы такие и другими уже не сможем стать. Я это говорю потому, что чувствую перед тобой вину. У нас почти нет внутренних контактов, живем внешними связями. В чем здесь дело — не нам судить, потому что, — я его даже зауважала после этой фразы, — потому что, сказал он, все свое мужество мы тратим на вынесение приговоров другим. На себя нам почти ничего не остается. Да и надо ли ворошить прошлое и искать спасительные объяснения в качествах и поступках, которые уже недействительны за давностью лет? Надо ли?» Он ждал, что я скажу ему, но я упорно молчала. Он обиделся и сказал, что я могла бы хоть как-то оценить его откровенность. Не надо выманивать из меня душу, она не зверек, сказала я. Он очень огорчился, такого несчастного я его еще никогда не видела. Мне стало жаль его, я вдруг поняла, что он такой же в сущности одинокий, как и я. И все, о чем мы тут говорили с ним, жуткий и нелепый бред, и что на самом-то деле все между нами не темно и сложно, а ясно и просто, как давным-давно, когда мы жили у бабушки на даче и ходили в лес по грибы. Я обняла его, и мы пошли не в ногу, толкаясь друг о друга, неловко переступая по скользким от ночной сырости булыжникам. Я снова почувствовала к нему не то что уважение, но какую-то симпатию. Во всяком случае, во мне что-то начало оттаивать, я прислонилась к нему, заглянула в лицо, готовая приласкаться, как паршивая собачонка, но тут мы проходили мимо освещенной витрины, и я увидела, что он тщательно, до синевы выбрит. Я остановилась, пораженная, не веря своим глазам. Он спросил, что со мной, а я как дура глядела на его гладко выбритый подбородок, крепкий и красивый, и что-то горькое разливалось у меня в душе. Я еще спросила: «Ты недавно брился»? Да, он подтвердил, что брился перед тем, как идти меня искать. Представляешь, так они там волновались, что отец не смог выйти на улицу не побрившись! А мама, как я и полагала, спокойненько спала и была весьма недовольна тем, что ее потревожили. Утром я ушла на вокзал и оформилась проводницей. Вот и все.