День милосердия - страница 62

Анатолий, потный, с потемневшими глазами стоял над ним и тряс за плечо.

— Батя, открой, а я залягу.

Очумелый ото сна, старик таращился на него и никак не мог сообразить, где он и что от него хотят.

— Стучится кто-то, открой, — сердито повторил Анатолий. — Да не забудь, скажи, сын устал, спит, пусть завтра приходят, после обеда. Понял?

Старик пришел наконец в себя, всполошенно поднялся, нашарил в изголовьях палку, поковылял открывать дверь. Анатолий задернул занавеску, чертыхнувшись, рухнул на кровать, раскинул руки.

Пришли Кобызевы, смотреть дом. Все четверо — сами учителя и молодые, сын и невестка, — в черных плащах с поднятыми капюшонами стояли на крыльце тесной кучкой, похожие на семейку пингвинов. Старик, отступивший не в избу, а в сени, умоляюще сложил руки на груди:

— Простите, не осудите, но не могу пригласить, сын устал с дороги, спит, просил завтра, после обеда.

Кобызевы переглянулись, согласно закивали мокрыми лицами, старший же вытянул голову из-под капюшона и словно проскандировал, открыв в улыбке крупные выдвинутые вперед зубы:

— Это вы нас извините. Не терпится. Настроились на покупку, сами понимаете.

Он потянулся к старику своими зубами, как конь за кусочком сахара.

— Трофим Иваныч, конкурентов нет?

— Чего? — не понял старик.

— Не приценивался никто? — пояснил Кобызев.

— Не, вы одни. Раз Анатолий обещался, так и будет. Уж не сомневайтесь, — горячо уверил его старик.

Кобызевы дружно невнятно заизвинялись, сошли с крыльца и, еще более ссутулившись, уйдя вглубь под свои капюшоны, двинулись со двора.

Старик постоял немного, для приличия, посмотрел на беспросветно-мутное небо, в котором вроде бы и не было туч как таковых, а был лишь один серый слоистый туман. С тоской перевел он взгляд на дальнюю березовую рощу за широкой луговиной, где за голубой оградкой размещалось суетихинское кладбище. Вот оно, рукой подать, а не добраться, сил нет… Старик тяжело вздохнул, навесил крючок, вернулся в избу. Анатолий тотчас откинул занавеску.

— Чего ты перед ними стелешься? Простите! Не осудите! Что они тебе, заплатят больше?

Видя, какой взвинченный сын, и не желая подливать масла в огонь, старик промолчал. Да, видно, шибко устал сын, издергался. Раньше, бывало, песни петь любил, а нынче — ры-ры-ры, одно рычание…

— Пес не лает. Люди прутся через двор, а он молчит, полеживает, — проворчал Анатолий.

— А чего лаять-то? Он ить охотник, не сторож, — с обидой ответил старик.

Анатолий отмахнулся и принялся за прерванное приходом Кобызевых дело: перемешивать опилки с клеем и этой массой замазывать, затирать дыры в трухлявых местах матицы. Делал он это торопливо, небрежно, кое-как. Табуретку, на которую вставал, чтобы дотягиваться до матиц, передвигал не руками, а пихал ногой, словно именно она, эта старая, бурая от времени и всякого пользования табуретка, была виновата в теперешнем досадном занятии Анатолия. И в каждом движении его, в каждом мазке столько было раздражения, неохоты и небрежности, что старик решил не связываться с ним и, махнув рукой, ушел на кровать, подальше от греха.

До поздней ночи пластался Анатолий с матицей и половицами. Матицу он обклеил всю газетами, покрасил белилами на один раз, подсушил электрическим рефлектором, которым пользовался старик для сушки шкурок, потом покрасил на второй раз. Под половицы загнал промежуточные стойки с перекладинами, вбил клинья — на месяц хватит. Гвоздями приколотил шатавшиеся рамы, протянул свежей красочкой подоконники, вымыл пол. На сон грядущий допил отцовскую водку, выхлебал суп, что приносила днем Любушка, влез на печь и захрапел на весь дом.

За долгую бессонную ночь у старика хватило времени подумать о предстоящих сборах, что взять в город, что раздать людям, а что оставить или выкинуть на свалку.

В город он решил взять Тренушкин самовар, правда, прогоревший, но память, приданое; небольшую маломерную икону пресвятой девы Марии с оловянной лампадкой на трех цепках; ружье, фотографии со стены, медали в мешочке, белье, шкурки, валенки, полушубок, ходики с облезлой картинкой новогоднего Деда Мороза — вот, однако, и все богатство. Тренушкины вещички, одежду, бельишко раздал старухам, обмывавшим и собиравшим Тренушку в последний путь. Корову, козу и куриц с петухом пришлось продать еще зимой, когда Трена совсем обессилела и слегла. Кот Рыжка ушел по весне да так и затерялся.