Деревня - страница 15
Итак, обретя идею и вооружившись лопатой, заручившись, таким образом, всем необходимым для воплощения безумного своего плана в жизнь, я выбрал место, где буду рыть. И место это оказалось не где угодно, а все на том же огороде, у центральной его тропы, которой все взрослые регулярно пользовались в своих перемещениях. Врать не буду (тем более что предварительно обещался), так было задумано изначально, ибо мне, помимо всего прочего разумеется, очень уж хотелось привлечь внимание родни. Хотелось, знаете ли, даже не похвалы или аплодисментов с их стороны за гениальность самой затеи, хотя и это, очевидно, мною весьма и весьма приветствовалось, но банального человеческого взаимопонимания, которого на тот "трудовой" момент у меня было в дефиците, внимания мне хотелось - вот чего! И внимание это, столь искомое мною, обнаружилось почти сразу. Мать моя, едва завидев мою очередную авантюру, тут же спросила, чем это я занят. Я же, выдержав небольшую паузу, подчас которой стал в наиболее горделивую и блистательную, как мне казалось, позу победителя, поведал ей, что более не могу скрашать ее серые будни своим подле нее присутствием. Что долг путешественника зовет меня. Что возникла потребность в моем незамедлительном присутствии в Австралии, которой я, учитывая даже все мое прискорбие и тягостные мысли о долгой с ней разлуке, никак не могу, однако, пренебречь.
Матушка, надо сказать, прониклась всей глубиной идеи почти мгновенно, что было для нее несвойственно, и, недолго посовещавшись с остальными взрослыми, на осуществление моего плана дала добро. Сказать, что я был удивлен ее решением, значит ничего не сказать. Но долго думать о причинах, побудивших ее и остальных дать отмашку, мне не пришлось. Я был тогда совсем не в том возрасте и настрое, чтобы задумываться о предпосылках к человеческим поступкам и потрошить свое прошлое бритвенной остроты лезвием скальпеля рефлексии. Склонность к последнему пришла ко мне уже значительно позже, в последних классах школы и в студенческие годы, и не скажу, чтобы привычка эта принесла мне множество проведенных счастливых часов досуга. Возможно, что мать моя тогда была слишком уставшей, чтобы вступать со мною в споры или, может быть, я не проявлял такого уж видимого энтузиазма к затее в общении с ней, тем более что самое главное, то есть ее внимание, я уже получил, для него-то все и делалось. Так или иначе, но правда в том, что это ее разрешение на работы мне не больно-то и понадобилось в итоге, а грандиозное путешествие мое очень скоро завершилось, так по сути и не начавшись. Ход я выкопал, хорошо если себе до пояса, а на следующее утро даже то немногое, что я тогда выкопал, пришлось зарыть по настоятельным просьбам взрослых, успевших очень быстро раскаяться в своем давешнем опрометчивом решении. Амбиции мои потерпели крах тогда, а я, по своему обыкновению, принял то поражение слишком даже близко к сердцу. Впоследствии, когда родные эту историю вспоминали, а они почему-то очень уж запомнили ту мою выходку и полюбили на семейных собраниях ее вспоминать, я говорил, что был то вовсе и не ход в Австралию, а самый настоящий колодец. И что рыл я его не для себя отнюдь, но для всех них, чтобы воду, значится, провести прямо на огород и тем упростить всем существенно жизнь. Они смеялись и соглашались со мной, впрочем, зная преотлично, что по правде тогда случилось; знал это и я, а также знал, что и они знают, и меня это бесило.
Согласитесь, однако, что для спокойствия души куда лучше и выгодней потерпеть крах в деле общественно полезном, чем потакая минутным слабостям своей эгоистической натуры. Не все, конечно, но многие общественные движения в истории тем и заканчивались, - благими намерениями. Или затухая в итоге, подавленные на корню режимом, которому, стало быть, неугодно (июльская революция 1830 года в Париже тому пример), или свергнув этот самый режим, превращаясь на практике в нечто совершенно иное, - нечто кардинально отличное тому, что описывали лидеры новоиспеченного движения в своих речах вначале, когда только еще заводили толпу на свершения. В этой части произведения замечу также напоследок, что склонность моя принимать крах всего, пускай даже и таких вот фантастических моих выдумок, близко к сердцу, довольно-таки сильно повлияла в дальнейшем на формирование моего характера, сделав его, однако, далеко не сильным, а скорее взбалмошным и строптивым. Тому не в последнюю очередь способствовала политика всепрощения, ведомая родителями, размягчающая и делающая меня смирным по отношению к своим же собственным неудачам. Вместо того, чтобы учиться на своих ошибках, я, таким образом, повторял их вновь и вновь, удовлетворяясь раз за разом красочным фантиком, но никак не конфеткой, им обернутой, ради которой, собственно, все и делается. Иными словами, как следствие их воспитания, местами возможно даже слишком либерального, я начинал, но не заканчивал дела, а в невозможном искал оправдания этому.