Деревянные волки - страница 9

Церковная крыша имела четыре гребня — два длинных и два коротких. Чем-то она напоминала мне бумажный кораблик: маленькие купола по четырем углам и один большой посередине. Как взбирались наверх по веревочной лестнице Остап и Сашка, я еще помню, как этот путь проделал я сам — забыл, как будто сначала был где-то сзади, а потом вдруг раньше их оказался на крыше…

Если долго смотреть вверх, можно увидеть, как дышит небо: звезды то опускаются, то одновременно все вместе начинают подниматься все выше и выше — в бездну. И снова опускаются.

— У попа была собака, он ее любил, — вдруг сказал Остап и расстегнул пуговицу на безрукавке — из-за пазухи показалась черная собачья морда. Только по блеску глаз и носа можно было догадаться, какие движения делает щенок: он посмотрел вправо, влево, вперед — на маленький блестящий купол и снова спрятался в своей заячьей конуре.

— Где ты его взял? — спросил Сашка.

— Я же говорю: у попа была собака, — ответил Остап, — а у собаки пятеро щенков.

— Зачем он тебе?

— Зачем? — Остап сделал длинную паузу. — Чтобы страшно не было.

— Тебе еще бывает страшно?

— Бывает. — Снова длинная пауза.

— Остап, когда человека убиваешь, о чем думаешь?

— О чем, о чем, не помню уже. Думаешь, чтобы в это время не убили тебя, больше ни о чем. И хватит об этом! — Он резко махнул рукой — огрызнулся за пазухой щенок и снова высунул свою черную морду. — Давай лучше что-нибудь про женщин, про Новый год, — уже более спокойно добавил Остап.

— Про Новый год? К чему бы это?

— Новый год — самый красивый праздник. Представляешь: ночь, на улице снега по колено, в камине дрова трещат, маленькие детки вокруг елки прыгают. А в саду в огромном колесе Дед Мороз бегает.

— Представляю, — сказал Сашка, — только про Деда Мороза в колесе ничего не понял.

— Была у меня мечта, — ответил Остап, — построить домик и огромное колесо, дубовое, выше крыши. И бегать в нем. И чтобы весь город слышал, как оно скрипит.

— Странная мечта. Я бы даже сказал, подозрительная, — подвел итог Сашка. — Может быть, это уже диагноз?

— Ладно, доктор, поехали вниз. Ты первый. — Остап легонько толкнул парня в плечо.

— И какого черта нужно было тащиться сюда? — огрызнулся Александр. — Эта крыша мне еще днем надоела. И не забудь банку выставить!

— Две!

Через некоторое время мы были уже на земле. Сашка отошел на несколько метров от стены и посмотрел вверх:

— Остап! Ну, где тебя черти носят?

В ответ что-то зашуршало по крыше и мелькнуло вверху. Сашка шарахнулся в сторону. Потом снова вернулся к стене, рассматривая упавшую веревочную лестницу.

Мне почему-то тоже показалось, что лестница шевелится.

— У тебя что, крыша поехала? — крикнул он.

— А теперь слушай меня внимательно: иди домой, ложись спать, часов в пять придешь — я опущу леску, ты прицепишь лестницу, и я спущусь, — «кричал» шепотом Остап. — Я все продумал. Честное слово даю: все будет нормально. Если я одну ночь не попью — я вылечусь, понимаешь? Если боишься быть один — укради и себе собаку у попа.

Такой развязки, или, точнее сказать, «завязки», я совсем не ожидал, хотя все вроде бы понятно — «ночь не попью — вылечусь». Вот только не совсем понял про Деда Мороза в колесе и про поповских собачек. У одного попа была собака — он ее убил, у другого их пять. Остап украл себе собачку, чтобы одному не было страшно, и Шурику советует украсть. Что-то здесь нечисто. Что-то или я, или они не понимают. Что-то ищут и не могут найти.

Между тем мы уже возвращались домой. Всю дорогу Сашка бубнил себе под нос: «У попа была собака, поп ее любил, она съела кусок мяса — он ее убил. У попа была собака…».

Пока мы дошли до бабкиной хаты, эти слова мне изрядно надоели. А самое главное — не мог поп убить собаку из-за куска мяса, еще и написать про это на камне. Наверное, это была не та собака, о которой он мечтал, или не тот поп. А может быть, народ чего-то не понимает, когда слагает такие песни.

Тихо, чтобы не разбудить бабку, Сашка вошел в дом и лег, не раздеваясь, на железную кровать. Он долго не закрывал глаза.

Я был уверен, что в это время он думал о том, что в этом мире все безжалостно повторяется — опять ночь, опять морщинится лицо от смытой краски и растворителя, опять за стеной старуха, уставшая от прошедшей жизни. Только бороды на этот раз не было.